Антония положила черепок обратно и пошла к стоку вымыть руки. Ее босые ноги издавали мягкий шлепающий звук в пыли. Как будто ласка пробежала по его спинному хребту. Теперь было самое время уйти. Пробормотать какие-нибудь извинения и идти к черту отсюда.

Он откашлялся.

— Так что еще вы здесь нашли?

— Не много, — обернувшись, ответила она. — Массу фруктовых косточек. В основном грушевых. Дикие груши были посвящены Великой Матери, из-за их белых цветов. Так что это одна из вещей, которые должны были оберегаться местными крестьянами. Да, и еще части тела.

— Части тела?

— Не настоящие. Глиняные.

Моджи сказала:

— Антония нашла одно ухо и кусочек ноги. Во времена римлян, когда болела нога, клали маленький кусочек глины в пруд, и богиня делала ногу здоровой.

— Правильно, — кивнул Патрик.

Повисла пауза.

— Так куда же уехал Майлз? — спросила Антония, все еще находясь у стока.

Патрик отвел взгляд в сторону.

— Вы говорили, что видели, как он уезжал. Куда же он поехал?

— Он поехал в Париж.

Она повернулась.

— В Париж?

— Он… ему надо зачем-то увидеться с каким-то парнем.

Он наблюдал, как она это воспримет. Антония вернулась к стулу и села.

— Знаете, вы не должны покрывать его.

Он покраснел.

— Я знаю о… — она посмотрела на Моджи. — О сути.

— Сути чего? — спросила Моджи.

— Шампанского, — ответил Патрик.

Моджи взглянула на него с недоверием.

— Так он поэтому уехал? Он хочет собраться с силами, чтобы бросить, и думает, что последний загул ему поможет.

Патрик вздохнул, а потом спокойно сказал:

— Вы из-за этого… с ним? Чтобы помочь ему завязать?

Она подняла голову и посмотрела на него.

— Не знаю. — ответила она наконец. Потом добавила вполголоса: — Иногда я удивляюсь, почему он остается со мной. В том смысле, что мне не нравится ничего из того, что нравится ему. И я не умею уходить, тут он прав.

Патрик смотрел, как она берет другой черепок и начинает мазать его края клеем. В этот момент ее губы были плотно сжаты, как будто она старалась взять себя в руки.

Вот ублюдок, подумал он. И что она в нем нашла? Если бы Майлз был здесь, он схватил бы его за горло и избил до полусмерти.

— Я тоже пробовала это, — сказала она, прилаживая черепок на место. — Чуть-чуть. Каждого вида, чтобы иметь возможность сказать ему, что дурь не стоит того и остановить его. — Она замолчала. — Кажется, это было довольно-таки наивно.

— Это не было наивно, — сказал Патрик резко. — Это было глупо. Правда, глупо.

Моджи подавила зевок.

Антония вспыхнула.

— Нет, не глупо! Здесь не было риска подсесть. Они мне даже не нравятся. Я просто становлюсь больной от них.

Он почувствовал, как начинает злиться.

— Вы не должны были пробовать это вещество вообще! Ни ради Майлза, ни ради кого!

— Патрик, — сказала Моджи испуганно. — Не надо…

— Почему же? — парировала Антония. — Потому что я недостаточно крута, чтобы обращаться с ним? Уверена, что Нерисса делает это постоянно, но вы никогда не говорите ей: «Правда, глупо».

Он не ответил.

— Знаете, — сказала она убежденно, — иногда я ненавижу свою роль. Пай-девочка. Скучная, держащая всех на расстоянии вытянутой руки.

Нетрудно было понять, что она имела в виду. За эти годы она отгородилась от всего. Она стала завзятым археологом, слишком зацикленным на работе, чтобы позволить себе немного удовольствий. Может быть, она надеялась, что общение с Майлзом изменит это, но получилось только хуже. Поскольку Майлз показал ей, как она отличается от тех, кто живет сегодняшним днем и ездит в Париж из прихоти. И пускается во все тяжкие за спиной своей девушки. Он был удивлен тем, что она позволила себе откровенность. Она была как ребенок, демонстрирующий свою неуверенность.

Уже не было речи о том, чтобы встать и уйти. Только не сейчас, когда она в таком отчужденном, сердитом и самоуничижительном настроении. В настроении, которое он сам же и создал.

Под дверью начал шуметь Альфонс.

— Моджи, — сказал Патрик, — Альфонс, кажется, проголодался. Как насчет того, чтобы забрать его на кухню и накормить завтраком?

Моджи фыркнула, показывая, что ничуть не одурачена, но взяла кота и удалилась. После ее ухода в мастерской опять воцарилось тишина, как налет пыли.