Они лежали вжимаясь в снег, не имея возможности миновать пулеметчика. Потеряв терпение и обозлившись, Джузеппини внезапно вскочил и резко рванулся вперед, зажав в зубах кинжал. Очередь словно перерезала его тело пополам. Так встретил свой конец капрал Джузеппини.

Я также узнал о гибели молодого сержанта, который всегда был своего рода мальчиком на побегушках у нашего батальонного командования. До начала отступления все в один голос твердили, что он удивительно способный, подающий большие надежды юноша. Так нам нравилось, хотя это было явным преувеличением. Парень вызывал всеобщую симпатию, поскольку охотно брался за любое дело, выполняя все задания с неизменной приветливой улыбкой.

В один из последних дней нашего пребывания в "Долине смерти" он шел по Арбузову и захотел покурить. Зажав губами сигарету, он сообразил, что у него нет ни спичек, ни зажигалки, и обратился к проходившему мимо солдату с просьбой дать прикурить. Последний щелкнул зажигалкой и пошел своей дорогой. Через несколько секунд раздался свист летящего снаряда и взрыв. Сержанту оторвало голову, которая откатилась довольно далеко от места падения туловища.

Солдат, еще не успевший убрать зажигалку, поспешил обратно и в ужасе склонился над обезглавленным телом. Трагедия произошла на его глазах. Но он никак не мог поверить, что несколько секунд назад разговаривал с этим человеком.

* * *

В один из дней я проводил Лугареци в госпиталь. Я разговаривал с Антонини, а Лугареци готовился к перевязке. Ему не обрабатывали раны уже шесть или семь дней. Когда сняли бинты, оказалось, что рана на правой руке полностью затянулась. Я указал Лугареци на этот отрадный факт. Мне показалось, что он удивился. Похоже, он успел забыть, что на правой руке у него пулевое ранение. Зато раны на левой руке и на груди сильно воспалились и гноились. Я поддерживал Лугареци, пока он сидел на стуле, а доктор обрабатывал его раны разбавленным водой коньяком и накладывал свежие бинты. В какой-то момент я попросил Антонини заменить меня и выскочил на улицу. Глядя на красную, набухшую, истекающую гноем плоть Лугареци, на его зеленовато-желтое лицо, я почувствовал приступ тошноты. К счастью, это длилось недолго.

Когда перевязка закончилась, Лугареци схватил меня за руку и лихорадочно зашептал, что ни за что на свете не пойдет в ад, по недоразумению именуемый лазаретом. Первым делом я отвел его в наш дом и уложил на свою металлическую кровать. Боцца, преданный ординарец Лугареци, не отходил от раненого ни на шаг. Лугареци лежал откинувшись на спинку кровати. Он смотрел на нас и старался говорить спокойно, хотя это ему не слишком хорошо удавалось. Мы молча стояли вокруг и ничем не могли помочь. Глядя на безжизненно висящие руки, пожелтевшее лицо и лихорадочно блестящие глаза, мы думали, что конец несчастного близок.

Через несколько часов он слегка приободрился. А я пошел в госпиталь. В тот день должна была завершиться подготовка к приему раненых второго одноэтажного здания, предназначенного лишь для офицеров. Главный корпус и первое маленькое здание уже были переполнены, в некоторых комнатах обстановка была ничуть не лучше, чем в старом лазарете. Сюда поместили уже 1700 человек, а в городе все еще оставались без помощи многие тысячи раненых и обмороженных итальянцев.

Несколько раз в главное здание влетали снаряды и взрывались в гуще скрюченных на соломе тел. Трупы убирали, окна и стены наспех латали, после чего освободившееся место занимали другие раненые. А ведь множество людей ждут отправки в госпиталь как великой милости!

* * *

Я решил, что Лугареци надо поместить в только что подготовленное здание. Конти раздобыл салазки, мы усадили на них раненого и вышли на улицу. Два солдата везли салазки. Боцца, у которого было пулевое ранение плеча, и еще несколько солдат шли следом и несли немногочисленные пожитки Лугареци и мою разобранную кровать. Когда мы добрались до места, выяснилось, что офицерский корпус уже заполнен. Но я все-таки изловчился и установил свою замечательную маленькую кровать между двумя другими.

Боцца нашел себе уголок в чулане, куда я перед этим тщетно пытался впихнуть кровать. Хотя она и была небольшой, но в чулан не поместилась. Лугареци сказал, что в комнате, куда его положили, несколько офицеров находятся при смерти. Он суеверно боялся, что, раз он тоже офицер, комната сулит ему несчастье.

* * *

На рассвете 4 января русские начали яростную атаку. Это было уже второе крупномасштабное наступление противника на укрепленный пункт Чертково. Несмотря ни на что, город пока держался. На этот раз русские сконцентрировали большие силы и ввели в бой танки (в количестве 10-12 единиц). Судя по всему, они были твердо намерены взять город и уверены в успехе.

Русский майор, попавший в плен к немцам, сообщил, что, когда он и его люди переправились через Дон, они не предвидели никакого сопротивления и планировали быстро дойти до самого Донецка. (Рассказывали, что майора после допроса немедленно расстреляли. Впрочем, это была обычная для немцев практика.)

На этот раз русские тоже не прошли. Их танки были задержаны сильным огнем немецких противотанковых орудий и почти все подбиты. Уйти удалось только одному или двум.

Небольшая равнина, раскинувшаяся перед немецкой линией укреплений, теперь покрылась телами русских солдат. Это была еще одна "Долина смерти", но теперь уже чертковская.