* * *

У нас было всего несколько ложек, которыми мы пользовались по очереди. Сначала их не было вообще, затем кто-то раздобыл пару штук, еще несколько мы вырезали из дерева. Все равно на всех не хватало. Покончившие с трапезой тут же передавали освободившиеся ложки следующим. По этому поводу всегда было много шуток.

Вечером, когда всем полагалось праздновать Крещение, Валорци получил комплекты белой немецкой формы для себя и своих людей. Одевшись, он вместе с солдатами отбыл на передовую. Конти, вооруженный русским автоматом (его личный военный трофей; он им очень гордился и всегда носил на плече), тоже ушел со своим взводом. По-моему, вместе с ними отбыл и Балестра.

* * *

Вечером я навестил в госпитале Лугареци и Канделу. По дороге обратно меня встретил солдат, которого послал за мной капитан Понториеро. Я немедленно явился. Он сказал, что имеет приказ отправить взвод на передовую и хочет, чтобы я его возглавил. Именно я, а не Беллини, Карлетти или Антонини, поскольку я нахожусь в лучшей форме, чем они. Понториеро предполагал послать со взводом Занотти, но не сумел его разыскать.

Пока Понториеро инструктировал меня (больше всего меня страшила перспектива снова проводить на улице ночи), появился Занотти. Эгоистичная часть моего "я" возликовала.

А тем временем в доме капитана Понториеро солдаты готовились выполнять приказ. Они надевали шинели, коричневые вязаные шлемы, вообще старались максимально утеплиться. Как мне было все это знакомо! Это напоминало дни, когда мы еще не лишились гордости.

Занотти тоже начал собираться. Он явно нервничал, его обычная жизнерадостность, столь свойственная миланцам, исчезла. Почему-то казалось, что его одолевают дурные предчувствия. Таким я его раньше не видел. Я опустился столь низко, что даже упрекнул его за излишнюю нервозность.

Я не знал, что в его душе молодость и жизнерадостность активно протестуют против перспективы близкой смерти. Это я понял несколько позже и почувствовал духовную близость с ним. У нас было много общего. Так же как и он, я был студентом Миланского университета.

Некоторое время я пытался собрать в кулак все свое мужество и заставить себя занять его место. Но не смог. Очевидно, благородные поступки стали для меня недоступными.

Занотти ушел - молодой, высокий и очень привлекательный, несмотря на изношенную и грязную одежду. Взвод последовал за ним. Ночные тени постепенно удлинялись, прочерчивая полосы на мрачной дороге.

Я понуро вернулся в дом, мысленно уговаривая самого себя: "Я сейчас не могу... но чуть позже, когда станет не так страшно... Я обязательно снова стану храбрым и благородным, таким, как был когда-то... Но не сейчас... Позже..." А потом на меня снова навалилась апатия.

* * *

Крещенский вечер мы провели в узком кругу: Антонини, Гвидичи, Беллини и я. Мы сидели в пустом доме. Полито, ординарец Валорци, которого тот не взял с собой, готовил минестрон.

Мы сидели на единственной свободной скамейке и нескольких свернутых тюфяках. В пустой банке от сардин тускло горел пропитанный маслом фитилек. Мы ели, изредка перебрасываясь ничего не значащими словами.

Вокруг было темно. Иногда над позициями немцев взлетала ракета и на несколько секунд освещала ночной город. Так прошло Крещение.

* * *

Утром 7 января атаку начали немцы. Они имели целью отбросить русских на ранее занимаемые ими позиции. Бой длился все утро. В итоге русские отступили и закрепились на расстоянии нескольких километров от немецких позиций. Тем не менее дальние подступы к городу все еще были в их руках.

Говорили, что в те дни убийственный мороз сражался с обеими противоборствующими сторонами и нанес каждой весьма внушительный урон. Пострадали даже войска, прибывшие из Сибири.

Немцы ввели в бой танки. Два из них были подбиты, остальные вернулись в плачевном состоянии. Это было третье, и последнее, из больших сражений в районе Черткова.

Тем временем в городе продолжали периодически взрываться снаряды, повсеместно слышалась стрельба.

В тот день с итальянских позиций пришел солдат и рассказал, что ночью "убило артиллерийского лейтенанта". Я сразу же подумал о Занотти. А потом вернулся Полито, навещавший Валорци, и подтвердил: Занотти погиб. Поднятый по тревоге среди ночи, он со своими людьми направился в окоп. В это время прямо ему под ноги упал снаряд. Занотти погиб на месте. Его лицо оказалось в клочья разодрано мелкими осколками. Капрал Оронези, шагавший за Занотти, и еще один солдат получили ранения.

Я решил посетить наши позиции и сфотографировать останки Занотти. Фотографию я собирался впоследствии передать его матери, которая жила в Милане. Оказалось, что Занотти уже похоронили, к тому же, как сказал Валорци, его лицо было не в таком состоянии, чтобы его стоило фотографировать и уж тем более показывать матери. Тогда я пошел посмотреть место, где его похоронили. Выяснилось, что могилы, как таковой, не вырыли. Его и еще одного солдата положили под вывороченный взрывом большой пласт земли и прикрыли соломой. Когда я подошел, могилу уже присыпало снегом, и она сливалась с окружающим пейзажем.