— Мама…

— Доченька… я… я… не хотела, чтобы ты узнала о его отношении ко мне, не хотела, чтобы ты узнала об изменах.

— Мама! — Ника подошла, обняла мать. — Но я знала! Я скрывала это от тебя, боясь ранить. Думала, тебя это убьёт! Ты же так верила папе!

— Знала? — Манина выглядела растерянной. — Ника, что ты такое говоришь?

— Прости, мамочка.

— Максим? — повернулась к зятю.

— Да, Раиса Павловна, его измены не секрет. Когда ваш муж выпивал, то много чего рассказывал.

— Мно… много?.. Но это значит… Только не это… — Раиса Павловна схватилась за подоконник, сжала побелевшими пальцами.

— Мама?

— Нет, не может быть. Он… не мог рассказать вам о ней. Нет. Он бы так не поступил!

— Ты о любовнице?

— О любовнице? — в глазах, смотревших на Нику, стоял ужас. — Он и о любовницах рассказывал?

— Он. Рассказывал. И о любовницах, — тут же схватилась за слово Александра.

— Что? — Манина перевела взгляд на детектива.

— Формулировка вашего вопроса: он рассказывал и о любовницах. Что значит это «и»? О чём ещё, кроме измен мог сообщить Давид Альбертович?

Манина отвернулась к окну.

— Говорите уже! Чего вы боитесь? Ну же!

Женские плечи задрожали.

— Сколько можно устраивать спектакль, Раиса? Пора всё рассказать!

Манина ещё крепче вцепилась в подоконник — теперь обеими руками.

Молчите? — продолжала нагнетать Александра. — Вы так напуганы, что готовы и дальше обманывать себя и близких? Станет ли от этого лучше? Станет ли безопаснее, Манина?

— Ма… мама, о чём она?

Селивёрстова забыла о выбранной роли и уже не сдерживалась:

— Я знаю в чём дело! Вы знаете об игре, но страшно вам даже не от этого, а от того, что о ней знает ваша дочь!

Раиса Павловна резко обернулась и стёрла злые слёзы:

— Да, детектив, вы правы! Я боялась того, что он вовлечёт нашу Нику, нашу дочь во всю эту мерзость. Я до последнего надеялась, что этого не произойдёт. А когда в «Жар-птице» умерла Лара, вспомнились все его пьяные рассказы. Мне стало страшно. Поэтому я хотела увезти дочь с Максом из города. Я боялась. Я боюсь! Но Ника ничего не знает! Не трогайте её!

— Вероника, ваша мать права?

— Детектив, я…

— Конечно, она ничего не знает. Телефон у меня. По правилам нельзя сохранять никакой информации, но Давидушка страдал забывчивостью. Он, да что я вам объясняю! Он записывал некоторые вещи, потому что по-другому не мог! Не мог!

— И вы прочли его записи.

— Прочла! Моего мужа убили, я пыталась выяснить правду! Я чувствовала, что однажды соседи до него доберутся, и они добрались. Это они убили Давидушку! Не было никакого несчастного случая, я знаю!

— Мама… мамочка… — Ника плакала, обнимая мать.

— Он стал новым лотом? — спросила детектив.

— Не понимаю, что это значит, но в переписке с любовницей упоминалось это слово. Но я не верю, будто мой муж, мой Давидушка мог кого-то… а потом и сам… нет, я не хочу верить. Не хочу, но… — она усиленно затрясла головой, отгоняя плохие мысли.

— Не хотите, но?

— Александра, он ведь был моим мужем, — голос Маниной дрожал.

— Муж — это слово, и оно никак не исключает…

— Того, что он мог быть плохим человеком? — с болью перебила Раиса Павловна. — Вы это хотели сказать?

Подключился измотанный неразберихой Иван. Роль была отыграна, и теперь он мог вернуться к привычному себе. Подошёл к женщинам, заглянул в глаза несчастной Маниной и произнёс:

— О мёртвых принято говорить либо хорошее, либо ничего. Мы не просим вас осквернять вашу собственную память или память дочери. Пусть хорошее и светлое сохранится в сердцах, вы имеете на это право. Нам нужно только одно — услышать правду. А если вы не готовы произносить столь болезненных для себя слов, тогда покажите. Дайте нам самим взглянуть на записи.

Александра улыбнулась. Она гордилась другом.

Манина понимала справедливость сказанного следователем, слышала его просьбу. Она даже видела искреннее переживание и сочувствие в глазах. Но чувствовала она и дрожь в теле дочери, знала о хрупкости Никиного сердца, и помнила, как тяжело та переживала малейшие неурядицы. А здесь… здесь была совсем не мелочь.

— Я расскажу, — неуверенно произнесла она, выпуская дочь из объятий. — Но только наедине.

Вероника долго смотрела на маму, молчала, а затем сказала то, чего никто не ожидал услышать: