Иду себе, никого не трогаю. Устал что-то за сегодня. Упыри ладно, а вот Лешаки ушатали меня знатно. Если ещё нападут, то надо мне лучше подготовиться.

Вдруг кто-то мне на спину прыгает!

— Мяу!

— Чего тебе надо, Баюнка? — кота по морде покорёженной похлопал, хотел скинуть, а он ни в какую.

— Ты, Баюнка, тварь тяжёлая, почто я тебя на себе тащить должен? — у кошака интересуюсь.

— М-м…

— Да не мяукай.

— Я-я-у!

Котяра усами задёргал и когтями начал мне в плечи впиваться.

— Баюнка, так ты что, настойку заморскую унюхал? — я ткнул ему флягой под нос. Послышалось нетерпеливое фырканье.

— Ну держи, попробуй, — я отдал ему фляжку. Кот схватил её железными когтями, принялся горлышко грызть. Грызёт, аж треск стоит.

— Ты посуду мне не порть. Открыть не можешь? Так у тебя же лапки. Давай открою.

Забрал у него фляжку. Открыл, посмотрел на горлышко узкое.

— Ты же и выпить из неё не сможешь, горемычный.

Снял с пояса рожок, налил в него для Баюна настойки, поднёс к усатой морде. Усатая морда жадно залакала. А потом промяукала что-то грустное, но затейное и продолжила лакать ещё.

— Что, Баюнка? Так хорошо, аж плохо? Ты почто мне жизнь спас?

— Мяу.

— Да не выкину я тебя, или ты матерной частушкой мысль не выразишь?

Так он глянул, как будто я его оскорбил только что.

— Ладно, не отвечай. Я пьяный и добрый, и думаю так: тебе, Баюнка, так же как и мне одиноко, вот ты вокруг меня и околачиваешься. Девку тебе найти надо. Или кошку. Но лучше девку.

— Не мяу-да.

— Чего?

— Мяу…

Показалось, что ли?

— Не надо? Как не надо, они знаешь, как за ушком умеют чесать, ты, скотина усатая, мурчать треснешь!

Баюнка настойку вылакал, снова на спину ко мне залез и на плечах устроился. Пошёл я восвояси.

Шёл, шёл, а до стоянки своей так и не дошёл, где скинул кота-пьяницу, там он лёг и без задних лап задрых. А я хотел в хоромы свои идти подземные. Хорошо у меня там и спокойно. Но не добрался. Далеко ещё. Свалился с ног от усталости. Лёг на землю в траву густую и заснул беспробудным сном.

А на утро чую, лежит на мне кто-то.

— Брысь, — говорю, — Баюнка, нечисть, совсем ошалел!

Гляжу, а Баюн недалече в траве лежит, притаился чего-то и лапой в мою сторону тычет, как будто мне на спину показывает. Глаза кошачьи как две плошки широкие. Чего он углядел-то там?

Ну я пошевелился. И слышу сверху кто-то недовольно вздыхает. А потом обнимает меня крепко и дальше спать. И дыхание у этого кого-то тёплое, и кожа мягкая.

— Ну-ка, кто там такой смелый оказался? Слезь с меня и покажись! — я потребовал. Зашевелился кто-то сверху. Потянулся сонно. А потом как вскочит и тонким девичьим голосом запищит:

— Ай! Батюшки! Бревно разговаривает!

Какое я ей бревно?

С воплями и визгами спрыгнула с меня ночная гостья да прямиком на Баюнку. Баюнка, видимо, такого скорого и неизбежного столкновения с девицей не ожидал, тем паче что не чесать она его за ушком пришла, а свалилась как мешок с шишками сверху.

Тут Баюнку то нервы и подвели!

С одной стороны я его понимаю — у него тоже, небось, похмелье.

Но уж больно ядрёной частушка вышла, как бы жители лесные в обморок не попадали. Так что кинул я в Баюнку тем что под руку попало. Баюнка через девицу прыгнул и был таков.

Много я ему всего сказал вдогонку. И, видать, лишку дал, сильно злобно рычал. Потому как повернулся, а на девице лица нет.

— Хозяин, — говорит, — батюшка, помоги, защити!

Я даже растерялся. Голову почесал. Отвечаю ей.

— Да я и есть Хозяин. И ты это… не верещи так… голова у меня трещит.

Тут девица то в обморок и шмякнулась.

— Ты чего это? — я её поднял, покрутил. Вроде девица как девица. За почти сто лет, что я Леший, на первый взгляд ничего и не изменилось. И косы плетут также, и одёжа похожа. Что-то раньше девицы от моего вида наземь без чувств не падали. Ишь до чего дожил — сразил наповал. Вот что морда лешачья делает!

— Очнись! — говорю ей, потряс легонько, посадил на пенёк. Подул на лицо ей. Вроде глаза открыла, горемычная. И чуть сразу обратно не в обморок.

— Ну-ка, не смей, — говорю ей. — Раз пришла, рассказывай, кто ты такая и что тебе в моём лесу понадобилось, раз зашла так далеко?