— Скажи… — Дмитрий замялся. — А на что-то большее я могу рассчитывать? Ну, пусть не сейчас, пускай потом, — заторопился он. — Вообще, когда-нибудь?

— Нет, Димочка, прости.

Харатьян сник, грустя об утраченных надеждах, но вера все еще жила в нем, хотя и еле теплилась.

— Это ты меня прости, — забубнил он, отворачиваясь. — Не надо было спрашивать, но ты же понимаешь… Пока не задашь этот вопрос, не успокоишься. Да и потом покоя не дождешься… Но хоть мучать не будет собственная… собственное недеяние!

Рита грустно улыбнулась. Все мужчины обычно робеют, вопрошая девушек. Наверное, страшатся услыхать отказ.

— Дим, а тебе Наташа нравится?

— Нравится, — невесело ответил актер. — Но ты мне нравишься больше… А-а! Балбес… — покривился он. — Причем тут, вообще, мера? Просто… Наверное… Я все-таки люблю тебя.

Рита вздохнула, а Дима сильно огорчился.

— Вот же ж… Извини, Рит! Тебе и так нелегко, а тут я еще, со своей любовью!

Гарина медленно покачала головой.

— Знаешь, Дим, не так уж у меня всё и страшно, — девичье лицо словно осветилось изнутри. — Тяжело терять, а меня — всего-то! — мучит ожидание. Ничего, дождусь. Но… признание всегда приятно. Помнишь, у Лопе де Веги? «Любовью оскорбить нельзя, кто б ни был тот, кто грезит счастьем; нас оскорбляют безучастьем…» — она тихонько засмеялась. — Понял?

— Понял! — разулыбался Харатьян.

Зависла неловкая пауза, но длилась она недолго.

— Внимание! — протяжно выкрикнула помреж. — Тишина на площадке!

— Приготовиться! — подхватил Гайдай. — Свет! Мотор!

— Есть мотор! — браво откликнулась Евгения Ивановна,[1] включая магнитофоны.

Помреж, вытягивая «хлопушку», отбарабанила:

— Сцена двенадцатая «Плантатор», кадр два, дубль три!

— Камера!

— Есть, — вытолкнул Игорь Анатольевич,[2] плавно наводя стрекочущую «Панафлекс».

Нумератор щелкнул перед объективом, как кастаньеты.

— Начали! Съемка пошла!

Гайдай превзошел себя — перестрелку на «опушке» банановой плантации разыграли просто блестяще. «Кольты» с «ТТ» и «Вальтерами» палят, кони ржут, люди кричат, убивают — и гибнут… Но даже в этой дьявольской экспрессии нашлось место смешному и нелепому, в духе совершенных пародий на вестерны.

Коварный Мигель Альварадо решил силой захватить Литу Сегаль — поскакал впереди своих полуохранников-полубандитов на лихом коне, однако его дерзкий план разбился о непредсказуемые реакции простодушного, наивного Владлена Тимошкина…

В Москве Рита навещала конюшни на выходных — добрые «арабы», будучи страшными лакомками, издали приветствовали ее радостным «и-го-го!» А Гарину скакуны здорово успокаивали — неторопливая выездка отводила тревоги.

Она и Мишу затащила однажды, а тот оказался истинным кабальеро…

…Устав отбиваться да отстреливаться, девушка сдала оружие помрежу, которая, при всех своих талантах, исполняла заодно роль реквизитора, и неторопливо зашагала к «актерке» — облупленному автобусу-кемперу, где исполнители с исполнительницами переодевались или перекусывали. Примета кочевого быта…

— Рита!

Гарина вздрогнула даже, услыхав голос Боярского. Девушке в этот момент показалось, что ее окликнул «настоящий» Альварадо, не злой, в общем-то, персонаж, но эгоист конченный. А себялюбие, помноженное на ревность, делало его опасным. В том числе, и для самого себя.

— Риточка… — актер приблизился с быстротой, не оставлявшей маневра. Он с ходу обнял Гарину за плечи, но притиснуть не смог — девушка выставила локоть, и мягко освободилась. Мишина школа!

Уроки на татами, забытые в уме, запомнились телу.

Боярский малость растерялся, ослабил напор, но девушка не стала добивать противника. Не руками или ногами — стоило назвать того по отчеству, намекая на возраст, и готово. Можно, как в школе, играя в «морской бой», шептать: «Убит!»

— Михаил, не стоит, — сказала Рита прохладно.

— Рита… — в голос актера пробралась обволакивающая хрипотца. — Понимаю, я не лучшая пара молодой женщине, просто… никогда не встречал такую, как ты! И красота… И милота… И ум! Я… Я теряю равновесие, как тот здоровяк, которого ты сбила с катушек приемом дзю-до!

— Кун-фу, — чинно улыбнулась девушка.

Боярский замотал головой, словно в немом восхищении, и заговорил — сбивчиво, горячо, красиво:

— Рита, я прошу только об одном-единственном свидании, одном-единственном часе блаженства! Я готов исполнить любой твой каприз, любое земное желание, которое только по силам смертному! Да, я уже не мальчик, оттого и избегаю сладкой лжи…

Я… умоляю тебя о встрече, пускай короткой, но кто же знает, сколько длится счастье?

— В среднем — одиннадцать минут, — невинно уточнила девушка. — Прости, но… нет.