— Миша-а! — Лизин голос звенел серебрено и чисто.

— Дров нарубил! — громко отрапортовал я. — Воды натаскал! Печка топится…

— Да нет!.. — Щукина засмеялась, являясь воочию — в сарафанчике и босоножках. — В магазин надо съездить… Проводишь?

Про Шурика я не спрашивал. Хорошо, хоть не забрали обратно в Спецблок. Пусть лучше дома сидит, «наружку» не напрягает. А мне можно…

Я вывел позвякивавший звоночком «Урал». Ногу на педаль, толчок… Поехали! Лиза догнала меня на «Туристе».

Прикрепленных я не видел. Следовательно, их здесь полно.

— Миш… А ничего, если я с Сашей… в «Альфу»?

— Милости просим… — на лихом вираже я объехал лужу. — Ты у нас кто? Физик или лирик?

— Физик! — задрала нос мадам Щукина. — Младший научный сотрудник.

— О, как… У нас в институте уже работает один сотрудник с твоими роскошными «вайтлс»…

— Да ну тебя… — засмущалась девушка.

—…Ее зовут Лиза Пухова, — хладнокровно договорил я.

— Ой, это моя девичья… Ой… — Лизавета зарделась. — Она что, мой двойник?

— Ну, типа того. Как стану между вами, как стисну обеих… Сразу пойму, в чем диалектика материализма!

Под Лизин колокольчатый смех мы зашли в поселковый продмаг. Как раз свежий хлеб подвезли — непередаваемый дух гулял по торговой точке, возбуждая аппетит.

Мы взяли две булки «Подольского», батон «Салями», пачку «Цейлонского»… А все остальное у нас было.

Пока Лиза пристраивала покупки в корзинку на руле, я расплатился. И снова мерцали спицы, а по сторонам тянулись то глухие крашенные заборы, то монументальные кованые ограды. Скоро тихая дачная улочка оживет — москвичи, отряхивая пыль кабинетов и цехов, потянутся за город. Дышать, в охотку полоть грядки, а вечерком… Почему бы и пульку не расписать на веранде, в подмосковные-то вечера? Слушая кузнечиков и дальние зовы поездов…

Мы с Лизой завернули во двор, и словно окунулись в наэлектризованную атмосферу — на ступеньках крыльца стоял напряженный Щукин, а напротив выстроились Ромуальдыч, Иван и Рустам. Чтобы разрядить обстановку, я ничего лучше не придумал, как дернуть рычажок велосипедного звонка.

Мои вскинулись, как укушенные — и вытаращились.

— Етта… — вытолкнул Вайткус. — Миша?

— Он самый, Ромуальдыч… — я приставил велик к бревенчатой стене. — Небось, «сняли» знак в условном месте «Юго-Запад», и достали закладку?

Иван встрепенулся.

— Так это… не ты… там рисовал?

Я с легким сожалением покачал головой.

— Нет, Вань. Да и не мог я — в тюрьме отдыхал. Рисовали ребятки Семичастного… Кстати, их тут вокруг, как грибов после дождя.

— Значит, провал? — глянул исподлобья Рахимов.

— Нет, Рустам. Помнишь, для чего мы здесь?

— Освободить… этих, которые наши.

— Завтра Шелепин организует Исход. Выпустит всех — и переправит в «Альфу».

— А мы?

— Я ж сказал — всех… Ладно, чего попусту терендеть? Шуруйте в баню, с утра топлю. Лиза вам чистого наготовила. Мойтесь, парьтесь… За обедом всё изложу.

Вайткус, распаренный, в просторной белой рубахе, сложил по-прежнему могучие руки на столе, и мелко кивал.

— «Железный Шурик», значит… — ворчливо вымолвил он. — Еттот так и остался комсомольцем. Куда вам, говорит, спецбольницы со спецмагазинами? А поживите, как все, как народ, о благе которого вы неустанно печетесь!

— Верите ему? — прищурился Рустам.

— Етта… Я и господу богу не верю!

— Инну жалко… — пробормотала Лиза.

Иван выпрямился, повел широкими плечами.

— А давайте, помянем.

— Етто дело, — махнул Вайткус влажными волосами. — Сань, не сиди, как чужой. Наливай!

Я покачал рюмку коньяка, грея в пальцах тонкий хрусталь.

— Земля ей пухом.

И выпил.

Воскресенье, 21 мая. Позднее утро

«Бета»

Московская область, Орехов

Милиции понаехало… Сержанты и офицеры в стального цвета рубашках стояли в оцеплении, а подальности белела «скорая помощь».

Не знаю, с чего я взял, будто к Центру сойдется жуткая толпа, как на похоронах Высоцкого. «Попаданцев» набралось человек сто от силы — они выстроились в очередь, и мелкими шажками приближались к «сбыче мечт».

Им возвращались старые документы, вещи, полузабытые за давностью лет — и вручалась энная сумма золотом. Кто дольше сидел, тот больше «озолотился». Растерянные люди сжимали маленькие, но увесистые слиточки драгметалла, расписывались в ведомости — и шагали за ограждение. На свободу с чистой совестью.