В десять часов утра в пятницу патриарх Иов открыл в Грановитой палате Кремля Российский Государственный Земский Собор. Он представил посланцам России весь боярский и духовный синклит, дворянскую и купеческую знать, именитых горожан, воевод. Как и предполагал Иов, собралось пятьсот человек.

Съехавшиеся на Собор россияне дивились зрелищу, какое увидели в Кремле, в храмах, в Грановитой палате. Их поразил дух поруки, тишина, благочинность, царящие всюду, приветность в многолюдстве великом и разнообразном. «Какая сила нужна, чтобы увлечь за собой столько единомышленников», — думал о патриархе Иове митрополит Новгородский Александр. Гермоген был недоволен столь благоприятным ходом Собора в пользу Годунова: «Какое пронырство надо иметь, сидя за стенами монастыря и манить толпу к призрачному раю», Гермоген уже ходил впритин на Геласия, восхвалявшего Бориса Годунова, он высказался резко за похвальное слово князя Воротынского. «Ведуновским наваждением очарованный князь», — определил Гермоген.

Не изменил себе в дни подготовки к Собору Василий Щелкалов. Он пытался оттянуть день начала работы Собора, однако это ему не удалось. С большей уверенностью он ждал приятных вестей из Новодевичьего монастыря. Накануне открытия Собора у Василия была тайная встреча с Богданом Бельским. И было на этой встрече решено подвергнуть Бориса насильственному постригу в монахи. Вечером шестнадцатого февраля и в ночь на семнадцатое с разных концов Москвы, а больше из замоскворецких глухих мест, из Каменномостского питейного двора, с Житного двора, что у Калужских ворот, из ночлежек с Якиманки и Ордынки и ещё невесть откуда, стали собираться ватаги челяди и холопов Богдана Бельского, стягиваться к Новодевичьему монастырю.

В самую глухую полночь, под завывание метели, ринулись вооружённые тати к монастырским воротам — да получили крепкий отпор. Монастырь охраняли верные Годунову стрелецкие сотни и отряды наёмных шведов, направленные к монастырю волею боярина Семёна Годунова. Были в той скоротечной схватке раненые и убитые, но мало: тати поспешили удрать.

Под утро Василий Щелкалов явился в Плещеевы палаты, ещё не зная последствий нападения на монастырь. Душа вроде бы вещала, что постриг свершён. Да в чёрном деле душа и ошибиться могла. Богдан был в ярости, рвал и метал, вспоминая Бога и нечистую силу.

— Не вышло от нашей затеи проку. Шли на устах с Богом, а он отвернулся от нас. Перехитрил Семёнка Годунов.

— Розмыслом оскудели, брат мой. На авось понадеялись, с лёту, наскоком. Этак и сокол промахивается, — упрекал Щелкалов Бельского.

— Днём ещё не было там сатанинских стрельцов и мушкетёров, днём! — оправдывался Бельский.

— А ты и поверил, что ночью так будет? — Василий Щелкалов зло махнул рукой: — Нет, Богдан, не бывать тебе на красном месте!

— Не пугай, дьяк Василий. Богдан не из пужливых. Тут опростоволосились, другой путь искать будем. А и у тебя изъян в деле вижу: в первые же дни ухватил бы его в монастыре за пасмы да учинил пострижение.

— Не упрекай, коли не знаешь, Богдан. Ходили в монастырь мои люди, да опять же Семёнка Годунов, хитрый страж, обдурил меня. Следит за каждым моим шагом. Ан и сейчас за углом торчат его сычи.

— Обошёл нас лукавый правитель со всех сторон, — сокрушался Бельский.

— Да и рачитель Иов лукавством впрок запасся. Всех мужей именитых в Москву собрал на присягу... И присягнут...

Василий Щелкалов — сей прожжённый дьяк — ушёл от Бельского в полной растерянности. Шёл по тёмной улице в сопровождении слуги, не прячась, не думая о том, что кто-то вызнает о его загадочном посещении Бельского. Он пытался разобраться в событиях и пришёл к печальному выводу о том, что козни и преткновения Бориса Годунова и его окружения взяли верх над потугами медлительных соперников. Даже Фёдор Романов, первый боярин, остался ни с чем. «Перехватил твою порфиру, Никитич, хитроумный Бориска», — горько подумал Василий Щелкалов, скрываясь в своём подворье на берегу Неглинки в Белом городе.

А придя в палаты да уже молясь о своей безопасности перед образами, думный дьяк решил пока не супротивничать Борису, а затаиться до той поры, когда добыча будет по зубам. А то и поломать их недолго: сему печальный пример — судьба старшего брата Андрея.

Государственный добор приступил к выборам царя. Все соборяне желали одного: покончить с сиротством, найти себе верного отца, без которого в семье российской могут проявиться гибельные порочные силы, пагубные для всей державы.

И настал ещё один важный час для патриарха Иова. Он уже знал о событиях вблизи монастыря, знал их причину да порадовался, что Всевышний защитил будущего государя от поругания. Иов поднялся с патриаршего престола, опираясь на жезл святого Петра-митрополита, обратился с речью к посланцам России:

— Дети мои, было бы вам известно, что царица Ирина не захотела ни царствовать, ни благословить брата на царство. А сам Борис Фёдорович — правитель не желает принимать венца Мономахова. Но мы говорим Борису: «Держава не должна быть в сиротстве. Россия, тоскуя без царя, нетерпеливо ждёт его от мудрости Собора. Вы, святители, архимандриты, игумены; вы, бояре, дворяне, люди приказные, дети боярские и всех чинов люди царствующего града Москвы и всей земли Русской, объявите нам мысль свою и дайте совет, кому быть у нас государем. Мы же, свидетели кончины царя великого князя Фёдора Иоанновича, думаем, что нам мимо Бориса Фёдоровича не должно искать другого самодержца». — Иов замолчал. И с высокого места пытался рассмотреть движение Собора. И возликовал.

Взорвался порыв единодушия, громогласный и чёткий. Так решались судьбы князей на великом Новгородском вече. Духовенство, бояре, дворяне, воинство и приказные люди сказали:

— Наш совет и желание то же: немедленно бить челом государю Борису Фёдоровичу. И мимо него не искать другого властителя для России!

Богдан Бельский в этот миг стоял вблизи князей Романовых. Тут же неподалёку находились князья Телетевские, Шуйские, Ростовские. Сила-то какая! И как худородному Богдану Бельскому хотелось бы стоять среди них, управлять ими, вести за собой. Ан нет, сие не подвластно Бельскому. И он шепчет Фёдору Романову: