— Всех опутал колдовскими чарами правитель, все стали спомогателями его да архиерея! — В голосе Богдана сквозили злость и отчаяние.

Фёдор Романов был смирен, страсти в душе поугасли, огонь хранился под пеплом, силы затаились в ожидании своего часа. Он знал, что ещё поднимется выше всех присутствующих на Соборе, он свято верил в предсказания провидицы Катерины, потому что путь, освещённый ею Борису, Приближался к вершине. «Уж коль Россия — а она здесь, на Соборе, — взялась решать, то и быть, как сказала: «Бить челом государю Борису Фёдоровичу и мимо него не искать другого властителя для России!»

Будто вечевой колокол пробил, будто сии слова единым выдохом произнесла Россия. Что уж тут его потуги?! Русь поднялась! Упёрлась! И не найдёшь силы, равной ей. Вот и весь сказ! И утихомирился князь Фёдор Романов и ничего не сказал в ответ Богдану. Он слушал князя Воротынского, который сменил Иова.

— Небывало возвысил своею неусыпною, мудрою деятельностью Борис Фёдорович наше царство. Он смирил хана и шведов, обуздал Литву, расширил владения России, умножил число царей-данников и слуг. — Князь Воротынский умел говорить красно и обольстительно. И соборяне верили князю, что благодаря Годунову знаменитые венценосцы Европы и Азии изъявили уважение и приязнь к России. — Многие лета война обходит стороной державу. А какая тишина внутри её. Сие милость для войска и для народа. Волею правителя в судах правда, защита для бедных, вдов и сирот...

В этот соборный час многие бояре и дворяне, торговые и служилые люди вспоминали все те блага, которые были сделаны волею Бориса для народа, для всей России. Слово давали всем, кто хотел его сказать. Иов никого не одёрнул, не спросил, с чем идёт к Собору. И только Богдану Бельскому поставил запрет.

— Что можешь сказать, сын мой, пребывая в озлоблении? Или поведаешь о ночном происке близ Новодевичьего?

Бельский не смутился. И нарушил запрет. Он метнул на Иова гневный взгляд и пробрался на высокое место, крикнул:

— Я хочу сказать соборянам, что они напрасно тешат себя надеждами! Не будет вам утешения от правителя Бориса, не преклонит он колена перед державой, просящей его на царствие. Из нас выбирайте!

Собор зашумел. Но все голоса перекрыл глас митрополита Геласия:

— Изыди, происками прокалённый! Мы напомним тебе случай достопамятный, чему свидетелей тьма. — И Геласий обратился к соборянам: — Да помните ли, когда царь Фёдор умом и мужеством правителя одержал славную победу над ханом? Да не забыли ли, как после победы царь весело пировал с духовенством и синклитом? Вот тогда в умилении признательности, сняв с себя златую царскую гривну, он возложил её на выю своего шурина.

— И что сие означает? — спросил Бельский.

— А то, что царь, исполненный Святого Духа, сим таинственным действом означил будущее державство Бориса, искони предопределённое небом и Всевышним отцом, — возвестил Геласий и повысил голос: — Соборяне! Ответьте заблудшему сыну Бельскому, есть ли у вас сомнения?!

Собор зашумел, волнами перекатывались голоса, да выстроились в один ряд — и дружно прозвучало: «Да здравствуют государь наш Борис Фёдорович!»

Лишь только затихли под сводами Грановитой палаты голоса, как Геласий вновь прогудел:

— Сей глас народа есть глас Божий! Скажем: пусть будет то, что угодно Всевышнему.

Уже смеркалось, когда закончился первый день заседания Земского Собора. Метель к этому времени утихомирилась, чтобы к ночи разгуляться с новой силой.

После первого соборного дня, когда все так единодушно высказались за Бориса Годунова, мало кто думал и предполагал, что их усилия пойдут прахом. Расходились из Грановитой палаты на отдых с надеждою, что лишь только утром следующего дня решение Собора донесут до Годунова, он примет его без колебаний.

Однако патриарх Иов увидел в боголепном течении Собора то, что не увидели другие. Его насторожили слова Бельского: «Не преклонит он колена перед державой, просящей его на царствие».

В этих словах патриарх почувствовал опасность, они показались зловещими, и умудрённому жизнью владыке стало не по себе. «Ан вдруг сбудется магическое слово и Борис впрямь не преклонит колен перед державою? Откуда сия уверенность в голосе Бельского? Не подпустили ли что колдовское на Бориса ведуны и ведьмы, с коими Богдан в обнимку ходит?» — сетовал Иов.

День у патриарха прошёл трудно, он смертельно устал, дрожали ноги, кружилась голова. Но Иов счёл, что воину, а он Воин Всевышнего, не пристало думать о слабости тела. Время требовало напряжения всех сил, и он забыл о немощи плоти.

Сразу же после заседания Собора он позвал в алтарь Благовещенского храма митрополитов, архиепископов, епископов, архимандритов и сказал им:

— Завтра мы будем молить Бога, чтобы Борис Фёдорович смягчился и взял бразды правления сиротской державой. Сегодня же, дети мои и братья, молите Бога, чтобы никакие силы не встали на нашем пути. Убережём государя от колдовских чар.