И в какую-то долю секунды он заметил выражение глаз людей, стоявших перед ним: все смотрели не на него, а немного выше — видя НЕЧТО, находившееся за спиной у Добрыни. Он мгновенно среагировал и, присев, шарахнулся в сторону. Это его спасло: страшный удар Лобана, целившего меч в голову посадника, вдруг пришёлся на пустоту; лезвие со свистом пролетело мимо и вонзилось между шеей и грудью Порея. Кровь фонтаном брызнула из жил. Староста схватился за горло, прохрипел что-то непонятное и свалился навзничь.

Берег опустел моментально. С криками и визгом люди бросились врассыпную. Скрылся в сумерках и Лобан. Лишь горел костёр, на земле лежал распростёртый Порей и стоял Добрыня — тяжело дыша, с «кортиком» в руке. Пятна Пореевой крови расплывались у него на рубахе.

Вытащив платок, он прикрыл им покойнику лицо, вытер рукавом пот со лба и помчался к Словенскому концу, чтоб найти тамошнего старосту Бочку и предупредить его о случившемся. Этот факт мог служить поводом для волнений — новгородский посадник должен был предотвратить все последствия.

А в одрине у Несмеяны плач раздался — резкий, жалобный. Богомил показал женщине ребёнка: сморщенное личико, слипшиеся волосики.

— Мальчик, мальчик!

— Любомир... — сказала роженица, улыбнувшись устало.

И никто из них знать тогда не мог, что за миссия выпадет родившемуся младенцу — через двадцать лет, при Крещении матушки-Руси...

На седьмую неделю осады Переяславца съели собак и кошек. Начали охотиться за воронами, но воронье мясо поддавалось готовке плохо, несколько детей отравились, и несчастных птиц бросили отлавливать. Рейды приносили мало добычи. Кроме того, греки не хоронили умерщвлённых противников, трупы валялись на земле, превращаясь в корм для всё тех же ворон. Так что получалось, что не люди съедали птиц, а наоборот. Рейды пришлось приостановить.

Но переяславцы трудности переносили стойко. Даже когда совсем кончились зерно, жмых и солома, перешли на лебеду и крапиву, не случилось ни одного факта каннибализма. Люди умирали прямо на улицах. Перспективы не было. И тогда воевода Вовк, злой и отощавший, взвинченный падением дисциплины у его дружинников, предложил настоятелю Нифонту, предводителю местных жителей:

— Русичи уходят из города, уходи и ты с нами.

Тот воскликнул:

— Как? Бросить моих людей, братьев и сестёр, веривших мне и бившихся не на жизнь, а на смерть?

— Уведи с собой, скольких сможешь.

— А других предать? Немощных, больных? Несмышлёных деток?

— Коль останешься — хуже будет. Греки никому спуску не дадут. Не продержитесь и четверти часа.

Нифонт ухватил воеводу за руку:

— Вовк, не уходи. Вместе начали — вместе сложим головы. Лучше смерть, чем позор предательства. Может быть, Свенельд к нам придёт на помощь.

— Если не пришёл до сих пор — значит, не придёт. Зря я не послушался тогда Калокира. Жертвы оказались напрасными. Должен уберечь хотя бы последних.

Проповедник церкви Успения Богородицы посмотрел на него недобро:

— Население останется в городе. Будь что будет.

— Дело ваше. Я предупредил.

— Вот как платят русичи за добро, — произнёс священник, — за поддержку, за братские чувства наши...

— Замолчи, дурак! — рассердился сын черниговца Претича. — Я спасаю войско. Святослав нас привёл сюда. А потом и бросил. Мне Переяславец даром был не нужен. Выберусь отсюда и уйду на Русь. Возвращусь к отчему двору, к очагу своему родному...

— Что ж, прощай.

— Предлагаю в последний раз: забирай людей и пойдём из города. Немощные и больные всё равно умрут — не от голода, так от греков. Сильных — сохранишь.

— Я сказал: прощай. Разговор окончен.

— Ну, как знаешь, Нифонт.

Под покровом ночи русские дружинники разобрали стену — ближнюю к Дунаю, примыкавшую к небольшому заболоченному озеру Балта и поэтому менее контролируемую противником, переправились по воде бесшумно, выбрались на берег, перебили охрану, сторожившую несколько ладей, погрузились в них и поплыли вниз по дунайскому течению. Греки и союзные им болгары, выйдя из шатров на рассвете, были удивлены, обнаружив признаки проведённой операции: брёвна от стены, трупы воинов на пристани и отсутствие кораблей. В город они вошли практически беспрепятственно. Нифонта хотели повесить, но его защитил евнух Пётр. Он велел привести настоятеля к себе и сказал священнику:

— Ты распространял слухи в городе о злодействах ромеев. Ложь и чушь. Русские вас предали, потому что они язычники. Мы — христианской веры. Будем жить в мире и согласии.

Нифонт возразил:

— Вы хотите сделать Болгарию северной провинцией, вашим протекторатом. Святослав же никогда не претендовал на болгарский трон.

— Потому что не мог физически. Если б мог, то давно бы уже сидел в Преславе. Выбора практически нет: или мы, или русичи. Собственные силы Болгарии слишком незначительны... Выбирайте. «Верность» киевлян вы уже испытали. Может быть, поверите нам?