Тот ответил мрачно:

— Мне древлян и уличей твой отец отдал. Говорил: на вечные времена. За мои заслуги... Не по справедливости действуешь, княже.

— Брось сердиться, я тебя прошу. Надо в будущее смотреть. Впереди Царьград. Золото, рабы, плодородные пашни. Что такое Овруч по сравнению с этим? Тьфу, сельцо, маленькая крепость. Ну, Свенельд? Хватит обижаться. Вот моя рука!

Святослав протянул ему руку. Воевода помедлил, но потом, скрепя сердце, неохотно её пожал. Это все заметили. В том числе и князь.

— Но учти, Клерконич, — рассердился он. — Будешь зло держать, дуться, строить козни — не снести тебе головы. Говорю при всех.

Но Свенельд уже справился с собой, и глаза его больше не горели волчьими огнями. Он проговорил:

— Княже, извини. Просто весть о матушке твоей, а моей двоюродной сестрице, помрачила мне разум. Можешь быть уверен: я служить буду, как и прежде, — честно, преданно, не на жизнь, а на смерть. Милость и немилость — всё приму от тебя в смирении.

— То-то же! — дёрнул головой Ольгин сын, отчего усы его описали в воздухе дугу. — Мне перечить никто не смей. Я здесь господин! Русью назову всю великую страну — от варягов до греков! Ясно?

Ох, напрасно Святослав поверил Свенельду! Этот скандинав обид не прощал. Вида не показывал, дожидался часа, но потом разил беспощадно. И судьба киевского князя решена была на пиру в Доростоле. Дело было только теперь во времени.

Через несколько дней, в городе оставив тысячный отряд во главе с воеводой Вовком, Святослав пошёл воевать Преславу.

Жеривол отнёсся к изменению сыном веры в целом сдержанно. Он лечил Милонега после порки — разукрашенную спину покрывал платком, смоченным в отваре одолень-травы. И когда тому сделалось немного полегче, попенял несильно:

— Что ж ты, Милонежка, наших богов исконных поменял на бога заморского, иудейского? Плохо это, сыночек.

— Бог один, — отозвался юноша, морщась, превозмогая боль. — Просто Он явился евреям — в образе одного из них. Я поклоняюсь не иудею, но Богу.

— Ты противоречишь себе, — возразил Жеривол любовно. — Если Бог один, то какая разница, как его называть, и зачем тогда менять веру? Саваоф — это русский Род. Сын его — Перун.

Богоматерь — Макошь-Берегиня. Веруя в Перуна, веришь и в Христа.

Милонег усмехнулся:

— Нет... Твой Перун — громовержец, с молотом в руке. Признаёт кровавые жертвы. А Христос — это чистота, искупление, святость; Он учил добру, а не силе; ведь добро не может утверждаться оружием.

— Знаю, знаю, — вздохнул отец, — если тебя ударили по одной щеке, то подставь другую. Только человек без собственного достоинства мог такое насочинять. Русичи не примут христианства. Мы народ гордый.

Сын сказал:

— Если каждый возлюбит ближнего и дальнего своего, как самого себя, то не станет бить его по щеке, и не будет подобных трудностей.

Жеривол поменял ему платок на спине:

— Может быть, в теории... Но в реальной жизни?.. Люди злы.

— Христианство сделает их добрее.

— Нет, не думаю...

По отбытии Милонега с князем волхв отдал тайное письмо гречанке. Та его прочла и заплакала. Спрятала у себя в перине. Долго молила Бога, чтоб помог влюблённым встретиться опять.

Но случилось вот что: Суламифь, убирая одр Анастасии, обнаружила в перине письмо. И снесла его Мстиславу Свенельдичу. Лют по-гречески плохо читал и пошёл к Найдёне — перевести. Долго они смеялись над строчками: «зорька ясная, солнышко моё, ласточка небесная...», обсуждали, есть у Ярополка рога или нет. А потом хитрый воевода как бы невзначай встретился с княгиней во дворе дворца. И сказал с поклоном:

— Здравия желаю, Анастасия Иоанновна, зорька ясная, солнышко моё, ласточка небесная...

Молодая женщина вздрогнула, и глаза её в пол-лица, чёрные, бездонные, стали и черней, и огромней. А Мстислав, криво улыбаясь, продолжил:

— Грамоты секретные прятать надо лучше...

Чувствуя, что ноги у неё сейчас подогнутся, Настя пролепетала:

— Ты, конечно, хочешь отдать письмо Ярополку?

— Что ты, матушка, разве я недруг князю? Он расстроится, расхворается, осерчает на тебя, ты расквасишься тоже... Нет, спокойствие семьи Ярополка — для меня святое! Но, с другой стороны, если ты не сделаешь так, как я велю, князь письмо увидит... Выбирай, Анастасия Иоанновна, всё в твоих руках..

— Что ты хочешь? — с трепетом спросила она.

— Как во вторник пойдёшь купаться на Днепр, отошли из купальни всех своих холопок. Только и всего.

Щёки у неё побелели:

— Мстиша, ты не могешь... Не можешь... Я порасскажу Ярополку...

— И тогда он получит послание Милонега. Ах, прости, — Саввы... Интересно, веры чему будет больше: сбивчивым твоим объяснениям или же пергаменту?

Вся дрожа от беспомощности, Настя проговорила:

— Хорошо... сделаю, как хочешь... Но с один мой условий тут. Брови Люта взмыли вверх, к самым волосам: