На другой день Евгения Ивановна встретила Чудинова в конторе, отвела его в сторонку и спросила, всерьез ли он надумал стать баянистом, не подведет ли колхоз, Звонцову, себя. Тот в шутку перекрестился, но тут же посерьезнел:

— Вы ж понимаете меня, Евгения Ивановна! За ум-разум хочу взяться…

— Смотри, Илья, помни свои слова! — погрозила она ему пальцем и ушла.

Решение у нее уже созрело, она знала, что делать. Но разговаривать с председателем о посылке Чудинова на курсы было бесполезно. Раз тот сказал «нет», не так-то просто добиться от него «да». В этот день подвернулись срочные деля в районе, и Евгения Ивановна выехала в полдень.

Когда требовалось побывать в райцентре, она чаще всего пользовалась председательским «Москвичом». Но иногда по ее просьбе запрягали в пружинистую двуколку бригадного Орлика. Конь хорошо ее слушался, бежал почти всю дорогу. Ездить в двуколке она любила потому, что в пути успевала спокойно обо всем подумать, побыть наедине с собой.

Сегодня Орлик пустился рысью сразу, как только выбрался из деревни на простор. День выдался безоблачный, звенели в вышине жаворонки; лоснилось, дышало под слабым ветерком золотое море пшеницы. А над ним, над этим морем, по обочине шоссе, тянулись провода — от столба к столбу, от столба к столбу.

Евгении Ивановне вспомнилось, как девчонкой бегала она вместе с подружками послушать, о чем гудят провода. Каждая припадала ухом к столбу, замирала, прислушиваясь… По дороге домой они наперебой рассказывали друг дружке, что подслушали у столба. Болтали всякое, фантазировали напропалую, а потом сами верили в это.

«Неужели и зараз, як в детстве, гудят провода?» — внезапно подумала она.

Евгения Ивановна стала прислушиваться к себе, к своим мыслям…

Когда ее избрали секретарем парторганизации, Говорун не скрывал своего удовлетворения. Гремякинским коммунистам он не раз говорил: «Ивановна — женщина по-партийному принципиальная, никому вилять не позволит, такая-то нам и нужна!» Однако работать в полном согласии с ним оказалось не так-то просто. В решении хозяйственных, производственных дел у них редко возникали разногласия, а вот по вопросам житейским, морально-бытовым расходились они частенько. Иной раз приходилось прибегать к авторитету партийной власти и силе райкома. Вот как сегодня, чтобы решить вопрос о баянисте. Или как в прошлом году…

Прошлым летом председатель не прочь был превратить секретаря парторганизации чуть ли не в своего заместителя по хозяйственной части. Доводилось летучки проводить, распределять наряды и даже ездить в качестве «толкача» в соседнюю область, чтобы получить для гремякинцев строительный лес. В райкоме партии Говоруна решительно предупредили:

«Учти: секретарь есть секретарь! Этим все сказано».

Павел Николаевич учел.

А нынешней весной, чтобы избежать дублирования в работе, вдруг решил более четко определить функции председателя колхоза и секретаря парторганизации в Гремякине. Как-то возвращались они вдвоем с областного совещания в машине; к удивлению Евгении Ивановны, он пустился в рассуждения:

«Твоя область, секретарь, — души людские, психология, каждый человек в отдельности. Моя, председателя, — весь колхоз, хозяйство в целом, общий фронт работ, выполнение всех планов. Иными словами, я работаю с массой, ты — с личностями».

«Э, э, так не пойдет! — возразила она ему, смеясь. — Давай, Николаевич, уточним твою теоретическую мысль: ты работаешь и с массами и с личностями, а я — с личностями и массами. Так — согласна, диалектика получается».

Он подумал и тоже согласился.

Ну, а как выходит на практике? По-разному. В последнее время председатель все чаще перекладывал решение иных житейских дел гремякинцев на плечи секретаря. Правда, перекладывал в тех случаях, если до этого сам не вмешивался, не обещал помочь или, наоборот, запрещал делать. Наверное, он не хотел изменять своему любимому изречению: «Дал слово — выполни, хоть разбейся!»

С Чудиновым так именно и произошло, потому-то и не просто убедить Говоруна изменить свое решение — отпустить парня на курсы…

Евгения Ивановна так задумалась, что не заметила, как вместо золотого пшеничного разлива справа и слева расхлестнулся серо-зеленый ковер подсолнухов. Лишь провода на столбах все тянулись вдоль шоссе и чуть слышно гудели. А может, просто чудилось это звенящее гудение?..

Теперь Павел Николаевич в ее воображении рисовался таким, каким он был в последнюю неделю, — усталый, обеспокоенный, нервный. Летом, в страдную пору, он вообще как бы дурнел лицом, голос его грубел, мужиковатой становилась походка, а зимой опять будто молодел, подтягивался. Что ж его тревожило в эти дни? Приближение срока жатвы, трудности с ремонтом техники? В таких делах он не новичок. А что же еще досаждало ему? Неужели шепоток недоброжелателей, дурные слухи, которые вспыхнули да так и не погасли в связи со строительством его нового дома? Вон, кажется, Ведерников должен приехать в Гремякино с проверкой каких-то фактов, а его приезд вряд ли вызовет у кого хорошее настроение. Что ж, пусть приезжает, коммунисты скажут ему свое слово. Хотя… хотя, конечно, по-разному могут повернуться дела, все зависит от того, чьи руки за них берутся.

«Насчет председателева дома мне ясно, напраслины городят тут много, — продолжала размышлять Евгения Ивановна. — А вот характер у Говоруна — не дай боже! Сто чертей можно на человека навешать. Ведерников, наверное, постарается раздуть пожар. Ну, да ладно… Як говорят, поживем — увидим…»

Так, обдумывая одно, другое, третье, она и въехала в райцентр. Со свойственной ей неторопливостью и степенностью Евгения Ивановна походила по райкомовским кабинетам, поговорила с товарищами, посидела в мягком кресле у Денисова, повздыхала, пожаловалась, как трудно в колхозе без молодежи. А потом она вдруг напрямик сказала, что гремякинцам надо немедленно послать своего парня на курсы баянистов, да противится председатель. Нет, она особенно не порицала его, так как Говоруна вполне можно понять: уборка приближается… И о его нервозности в работе, которая замечалась в последние дни, она тоже пока не упомянула: просто оберегала человека от преждевременных треволнений. Да и главный вопрос сначала надо решить…