Ей хотелось сказать об этом вслух, но Павел Николаевич опередил ее. Все с той же озабоченностью, которая не покидала его ни на секунду, он проговорил, как бы отвечая на свои мысли:

— Вот, даст бог, управимся с уборкой, скосим, обмолотим, тогда нам и черт не будет страшен! Решим и культвопросы.

— Да ведь это под осень будет!

— Потерпишь. Ты делай пока, что можно. Знаю, флажок в честь передовой доярки установлен возле клуба. Это хорошо, продолжай в таком же духе.

Марина понурила голову, не находя слов для возражения председателю, с которым сегодня почему-то было особенно трудно разговаривать. Конечно, уборка — главное, этим сейчас все будут заняты. Но разве остальное надо забросить? Не хлебом единым жив человек. После возвращения из Суслони она ходила окрыленная, и ей уже не казалось, будто все эти дни она бродила в лесу в поисках дороги…

Она взглянула на председателя открыто и прямо, надеясь в душе, что тот в конце концов поймет ее, поддержит. Вспоминая Суслонь и Каплунову, поездку в березовый лес на оранжевом мотоцикле, Марина опять заговорила горячо и настойчиво:

— Суслонцы не ждут легких времен. Посмотрела я у них… Размах чувствуется.

Павел Николаевич промолчал, лишь слегка насупился.

— А у нас скамейки, наследие прошлой колхозной скудости, — сказала она, уверенная, что теперь-то задела самолюбие гремякинского председателя.

Но тот посопел носом и вдруг пустился в рассуждения, которых Марина никак не ожидала:

— В прежние времена, бывало, сидела улица на бревнах. Щелкали семечки, какой-нибудь мужик рассказывал про первую мировую войну и революцию, все с интересом слушали. А теперь и скамейки нехороши. Кино смотрят, концерты… Кресла, видишь, подавай! Ну и народец пошел…

— Да ведь это ж смех, да и только! — возразила Марина, испытывая необоримое желание не соглашаться с Павлом Николаевичем.

— Смех? А что ж тут смешного?

— Видеть, как нарядные люди сидят в клубе на скамейках. Позы застывшие, неудобно. Ордена на груди, а откинуться на спинку не могут. Разве это не смешно?

Председатель немного подумал. Спорить ему, видно, расхотелось, он кивнул:

— Сидеть в кресле со спинкой, конечно, лучше, чем на скамейке. Я вон в областном городе, когда на совещании бываю, откинусь и слушаю иного оратора. Пой, товарищ соловей, щелкай с трибуны! Красиво говоришь, а зерновых собираешь по двенадцать центнеров с гектара…

— Ну вот видите, видите!

— А уж в областной драмтеатр попадешь, там и вовсе в кресле утонешь. И мягко и удобно.

— Значит, заменим, заменим скамейки?

— Понятное дело, заменим…

— А еще я насчет Чудинова. Загорелся желанием стать баянистом, на курсы ему надо. Вы ж, говорят, особенно цените специалистов из местных. Агроном гремякинский, механик тоже. Теперь будет свой и баянист, без него в клубе — как без рук.

Скупая ухмылка тронула губы председателя, он качнул головой:

— Ишь прыткая! Уже узнала, что я ценю, чего не ценю.

— А что ж, и узнала!

Павел Николаевич сдвинул брови:

— Вот что, Звонцова. Осенью или зимой пусть Чудинов хоть в консерваторию подается. А сейчас, на время уборки, лишиться колхозу шофера — ни-ни! И не думай. Бесполезные хлопоты. Понятно?..

Марина решила сманеврировать — заговорила на любимую Павлом Николаевичем строительную тему. Ох, до чего же хорош в Суслони Дом культуры, вот такой бы и в Гремякине выстроить по генплану, лучшего и желать нельзя. Но тут в контору ввалились шумные, возбужденные комбайнеры и усатый скуластый механик. Председатель тотчас же забыл о Марине. Громкими, резкими голосами мужчины наперебой сообщили, что сейчас остановился ремонт двух комбайнов — из-за нехватки каких-то шестеренок. Павел Николаевич вспылил, зачертыхался, стал звонить в Сельхозтехнику, требовать запасных частей. Лицо его побурело от раздражения, он кричал в трубку все громче, все нетерпимей одну и ту же фразу:

— Без ножа зарежете, товарищи хорошие! Без ножа!..

А Марина тихонько сидела и ждала удобной минуты, чтобы закончить разговор, вернее, узнать, когда именно привезут в клуб стулья. Ей казалось это проще простого: закупить их в мебельном магазине в областном городе, доставить на грузовике, расставить рядами в зале. Вот вся проблема и решена.

— Так как же, Павел Николаевич, со стульями? — обратилась она к председателю, вставая.

— С какими стульями? При чем тут стулья? — крикнул тот и повернулся к мужчинам как бы за разъяснением.

Марина стушевалась. Павел Николаевич потер ладонью лоб и заметался по кабинету, должно быть, хотел успокоиться, но успокоение не приходило.

— Вот тут мы с тобой о культуре толковали, — сказал он, останавливаясь перед девушкой, вроде бы забыв теперь о мужчинах. — Я и без тебя, свет-душа, понимаю, что такое культура. Так сказать, надстройка над всей нашей экономикой. Знаю, что нам и фургон нужен. Во второй и третьей бригадах не так часто люди смотрят кино. Кто пойдет за пять да за семь километров? Только молодые. А пожилые и старики?.. И скамейки бы надо заменить в клубе. Еще раз повторяю: заменим! В новом Доме культуры, который построим, все будет новое… Так что, дева-краса, ты меня тут не агитируй. Все знаю, все помню. Культура, культура… У меня сейчас два комбайна хуже инвалидов, запасных частей нет. Да грузовики без покрышек… До фургона ли теперь, подумай сама?.. Иди-ка, милая девушка, не морочь мне голову. Ей-богу, не до тебя. Обращайся со всеми культвопросами к Евгении Ивановне, это по ее части. А ко мне милости прошу потом, когда управимся с уборкой…