Вчера вечером мать вернулась из бригады усталая, нервная — целый день, не разгибаясь, собирала огурцы — и, поохав и повздыхав, вдруг пожаловалась:

— Изболелась у меня душа, дочка.

— Беда случилась какая, что ли? — не задумываясь, спросила Люся.

Они сели ужинать. Мать бросила на дочку строго-укоряющий взгляд, по которому можно было догадаться, что разговор предстоял не из приятных.

— Замуж пора тебе, Людмила. Живем в достатке, хорошо, а дальше-то что? Привела бы кого-нибудь в дом, пущай бы мужиковствовал, как в других дворах…

Люся насторожилась, но глаз на мать не подняла.

— Упустила председателева-то парня! — продолжала мать. — Дуреха, тебе надо было бы поехать к нему в Новгород да там все и порешить…

Мать произнесла это раздраженным тоном, которому нельзя было возражать, чтобы не началась ссора. Люся решила отмолчаться. Но куда там — пластинка уже закрутилась, мать разошлась не на шутку.

— Вот что, милая моя… Сама не можешь устроить свою судьбу, так я о тебе побеспокоюсь. Чем вдовец Толокнов не мужчина? Руки, ноги есть, голова на месте. Тихий, смирный, домовитый. А что на четырнадцать лет старше, так теперь мода такая. В городе сплошь браки с перезрелыми мужиками. Помоложе-то кавалеров в Гремякине нет. Илья Чудинов да еще два парня — вот и весь выбор для девок…

Люся всегда считала, что мать живет по старинке, неинтересно, все мерит слишком коротким аршином. И сейчас что-то непослушное, непокорное вселилось в нее, она сказала:

— Ой, мама! Да зачем же мне такой-то, как Толокнов? Разве ж так семью создают? Без уважения и любви, без радости и светлой надежды…

— Всяко она образуется, семья-то, — сказала мать, допивая из стакана молоко. — Пойдут детишки да закрутится домашняя жизнь, чего ж тебе еще?..

Люся разгорячилась, доказывая матери, что ее мысль нелепа и унизительна, но та стояла на своем, упрямо твердила:

— Гляди, упустишь и Толокнова! А годочки-то убывают…

Чувствуя, что не переубедила мать, Люся сразу же после ужина ушла спать в сарай. Она не плакала, хоть ей и было очень тоскливо и одиноко, а долго-долго смотрела на видневшиеся в проеме дверей звезды и повторяла одну и ту же фразу, обращенную бог весть к кому: «Не вмешивайтесь, пожалуйста, не вмешивайтесь в мою жизнь! Я этого не хочу, сама определюсь, без подсказок. Не школьница».

А утром случилось так, что Люся была вынуждена зайти в дом ко вдовцу. Когда она проходила по улице, из калитки выбежала девчушка и, вцепившись в нее ручонками, потянула во двор. На крыльце стоял сам Толокнов, в сапогах и жилетке, добрый, улыбающийся. Он пригласил ее в дом, и первое, что Люся заметила в комнатах, были коврики, накидочки, занавески, вышитые, должно быть, руками бывшей хозяйки. Она присела для приличия, и вдовец заговорил о том, что у него самый большущий и лохматый в Гремякине пес, что ни у кого другого нет такого аккуратного, превосходного погреба и что фикусы впервые разрослись тоже в его доме, а потом уж этот цветок полюбился жене заведующего фермой Трубина…

Было тихо, звуки с улицы почти не проникали. Люся вдруг испугалась и этой дремотной тишины, и этой спокойной белизны занавесок и накидок. Чтобы отвлечься, она поискала глазами книги, но книг нигде не было видно. И не было в доме радиоприемника, телевизора. Она спросила хозяина, читает ли он что-нибудь, часто ли бывает в кино, в клубе. Он неловко заулыбался, махнул рукой:

— Мы с Марусей обходились в семейной жизни…

И когда он это произнес, она почему-то обратила внимание на его острый, хрящеватый нос, который двигался во время разговора. Маленькие глаза и этот длинный нос так дополняли друг друга, что казалось, только они и могли быть на этом лице.

«Ну и жених мне подвернулся!» — подумала Люся, вставая.

Он взял девочку на руки, приготовился проводить гостью.

— Стало быть, в воскресенье я зайду, как договорились с вашей мамашей, — сказал он тихо и покорно.

— А зачем? — удивилась она, делаясь строгой.

— Да как же зачем! Для серьезного разговора…

Люся вдруг рассмеялась, а у калитки, уже прощаясь, погладила девчушку по головке и сказала со вздохом, по-женски мягко и сердобольно:

— Жалко мне вашу сиротку. Пусть прибегает к нам… А вы сам даже бросьте думать о том… Не гожусь я вам в жены.

И она почти побежала по улице в контору. Ей казалось, что она поступила правильно, разумно, но душевного спокойствия все-таки не наступало.

«Хоть бы на бухгалтерские курсы уехать поскорей!» — размышляла Люся, сидя за столом, поджидая, когда в конторе появится председатель.

День выдался хлопотный, тревожный; она едва успевала отвечать на телефонные звонки. Все поджидали Павла Николаевича, а его нигде не было. Наконец он появился, и как только прошел к себе в кабинет, Люся поспешила к нему, чтобы сообщить крайне важную новость. Как всегда, она тихонько закрыла за собой дверь. Подперев кулаком щеку, председатель сидел на своем месте, казалось, просто отдыхал.

— А к нам Ведерников приехал, — сказала Люся тревожно и озабоченно.

— Где он сейчас? — насторожился председатель.

— Не знаю.

— А по каким делам приехал?

Люся некоторое время раздумывала, как лучше рассказать о том, что знала и видела. Потом она заговорила быстро и чуточку испуганно:

— Портфель у него большущий, желтый, прямо министерский! Вошел, сел, пощелкал портфельными замочками, спросил, как с уборкой в колхозе. И тут же закрылся с Ипполитом Ипполитовичем в кабинете. Тот ему показывал годовые отчеты и другие бумаги. Деда Блажова к себе вызывал. А про вас так и не спросил. Говорят, в строительной бригаде был да по домам ходил. С бабкой Шаталихой сидел в ее дворе, и та ему жаловалась… Все расспрашивал, разузнавал. И портфель с собой носил…