Это было похоже на сцену ужаса. Я сидел там в полном одиночестве и снова и снова просматривал одни и те же кадры. Мой разум был заезженной пластинкой, которая постоянно уходила во тьму. Прошлое было мрачным, и теперь наше небесно-голубое будущее тоже было взорвано. Не будет никакого спасения, только знакомая темная реальность, заглушающая весь свет. С каждым разом страх нарастал, заполняя всю комнату, и я все никак не мог остановиться.

Через несколько дней после того, как мы похоронили Уилмота, и сразу после Нового года я села в школьный автобус в Бразилии, штат Индиана. Я все еще горевал, и у меня голова шла кругом, потому что мы с мамой так и не решили, останемся ли мы в Бразилии или переедем в Индианаполис, как планировали. Мы находились в неопределенности, а она по-прежнему пребывала в состоянии шока. Она все еще не плакала из-за смерти Уилмота. Вместо этого она снова стала эмоционально пустой. Как будто вся боль, которую она пережила в своей жизни, всплыла в виде одной зияющей раны, в которой она исчезла, и в этой пустоте ее было не достать. Тем временем началась учеба, и я играла, пытаясь найти хоть какой-то клочок нормальной жизни, за который можно было бы уцепиться.

Но это было трудно. Большинство дней я ездил в школу на автобусе, и в первый же день я не смог избавиться от воспоминаний, которые похоронил в прошлом году. В то утро я, как обычно, забрался на сиденье над задним левым колесом с видом на улицу. Когда мы подъехали к школе, автобус подъехал к обочине, и нам нужно было подождать, пока те, кто ехал впереди нас, уедут, прежде чем мы сможем выйти. В это время рядом с нами остановилась машина, и к автобусу подбежал симпатичный, нетерпеливый мальчик с блюдечком печенья. Водитель не заметил его. Автобус дернулся вперед.

Я успел заметить встревоженное выражение лица его матери, прежде чем кровь внезапно забрызгала мое окно. Его мать застонала от ужаса. Ее больше не было среди нас. Она выглядела и звучала как свирепое, раненое животное, буквально выдирая волосы из головы за корни. Вскоре вдалеке завыли сирены, и с каждой секундой вопли становились все ближе. Маленькому мальчику было около шести лет. Печенье было подарком для водителя.

Нас всех высадили из автобуса, и когда я проходил мимо трагедии, то по какой-то причине - назовите это человеческим любопытством, назовите это магнитным притяжением темноты к темноте - заглянул под автобус и увидел его. Его голова была почти плоской, как бумага, мозги и кровь смешались под вагоном, как отработанное масло.

Целый год я ни разу не вспоминал об этом образе, но смерть Уилмота вновь пробудила его, и теперь я только о нем и думал. Я был за гранью. Ничто не имело для меня значения. Я видел достаточно, чтобы понять, что мир полон человеческих трагедий и что они будут накапливаться, пока не поглотят меня.

Я больше не мог спать в постели. Не могла спать и моя мама. Она спала в кресле с включенным телевизором или с книгой в руках. Некоторое время я пытался свернуться калачиком в кровати, но всегда просыпался в позе эмбриона на полу. В конце концов я сдался и лег на пол. Может быть, потому, что знал: если я найду успокоение в самом низу, то больше не буду падать.

Мы были двумя людьми, остро нуждавшимися в новом старте, который, как мы думали, нам предстоял, поэтому даже без Уилмота мы переехали в Индианаполис. Мама устроила меня на вступительные экзамены в Соборную среднюю школу, частную академию по подготовке к поступлению в колледж в самом центре города. Как обычно, я списал, да еще и с умным ребенком. Когда летом перед первым курсом мне по почте пришло письмо о зачислении в школу и расписание занятий, я увидела, что у меня полный набор AP-классов!

Я пробивался, обманывая и копируя, и сумел попасть в баскетбольную команду первокурсников, которая была одной из лучших во всем штате. У нас было несколько будущих игроков колледжа, и я начал играть на позиции разыгрывающего. Это придало мне уверенности, но не той, которую я мог бы развить, потому что я знал, что был академическим мошенником. К тому же школа обходилась моей маме слишком дорого, поэтому после одного года обучения в Cathedral она забрала деньги.

Я поступил на второй курс средней школы North Central High School, государственной школы с 4000 детей в районе, где преобладают чернокожие, и в первый день я появился в ней, как какой-нибудь белобрысый парень. Мои джинсы были определенно слишком узкими, а воротничок рубашки был заправлен в талию, перетянутую косым ремнем. Единственная причина, по которой меня не выгнали со смехом из здания, заключалась в том, что я умел играть в мяч.

На втором курсе я стремился быть крутым. Я менял свой гардероб, на который все больше влияла хип-хоп культура, и тусовался с бандитами и другими пограничными преступниками, что означало, что я не всегда ходил в школу. Однажды мама вернулась домой в середине дня и обнаружила, что я сижу за столом в столовой с теми, кого она описала как "десять головорезов". Она не ошиблась. Через несколько недель она собрала наши вещи и перевезла нас обратно в Бразилию, штат Индиана.

Я поступил в среднюю школу Нортвью на неделе, когда проходили баскетбольные пробы, и помню, как явился туда в обеденное время, когда кафетерий был полон. В Нортвью училось 1200 детей, только пять из них были чернокожими, и в последний раз, когда кто-то из них видел меня, я был очень похож на них. Теперь уже нет.

В тот день я вошел в школу в брюках на пять размеров больше и с обвисшим низом. На мне также была безразмерная куртка "Чикаго Буллз" и сдвинутая набок кепка. Через несколько секунд все взгляды были устремлены на меня. Учителя, ученики и административный персонал уставились на меня, словно я был каким-то экзотическим видом. Я был первым чернокожим парнем-головорезом, которого многие из них видели в реальной жизни. Одно мое присутствие останавливало музыку. Я был иглой, которую тащили по винилу, выцарапывая новый ритм, и, как и сам хип-хоп, все это заметили, но не всем понравилось то, что они услышали. Я прохаживался по сцене, словно мне было все равно.