Но это была ложь. Я вел себя по-настоящему дерзко, и мой вход был наглым, но я чувствовал себя очень неуверенно, возвращаясь туда. В Буффало было все равно что жить в пылающем инферно. Первые годы жизни в Бразилии были идеальным инкубатором для посттравматического стресса, а перед отъездом я получил двойную дозу смертельной травмы. Переезд в Индианаполис был возможностью сбежать от жалости и оставить все это позади. Занятия давались мне нелегко, но я завел друзей и выработал новый стиль. Теперь, вернувшись, я выглядел достаточно по-другому внешне, чтобы создать иллюзию, что я изменился, но чтобы измениться, нужно пройти через дерьмо. Противостоять ему и быть реальным. Я не проделал ни малейшего труда. Я все еще был глупым ребенком, которому не на что было опереться, а пробы в баскетболе вырвали у меня всю уверенность в себе.

Когда я пришел в спортзал, меня заставили одеться в форму, а не в обычную спортивную одежду. В то время в моде были мешковатые и безразмерные вещи, которые Крис Уэббер и Джейлен Роуз из Fab Five прославили Мичиганский университет. Тренеры в Бразилии не держали руку на пульсе. Они одели меня в обтягивающую версию баскетбольных шорт, которые душили мой пах, плотно обтягивали бедра и чувствовались как-то неправильно. Я оказался в ловушке, которую предпочитали тренеры: во времени Ларри Берда. Это было логично, потому что Ларри Легенда был практически святым покровителем Бразилии и всей Индианы. Более того, его дочь училась в нашей школе. Мы были друзьями. Но это не значит, что я хотел одеваться как он!

Потом был мой этикет. В Индианаполисе тренеры разрешали нам говорить на площадке всякую чушь. Если я делал хорошее движение или попадал броском в лицо, я говорил о твоей маме или подружке. В Инди я провел исследование, чтобы научиться говорить гадости. Я стал хорош в этом. Я был Дрэймондом Грином в своей школе, и все это было частью баскетбольной культуры в городе. В сельской местности это мне дорого обошлось. Когда начались отборочные туры, я много работал с камнем, и когда я перечил некоторым ребятам и заставлял их выглядеть плохо, я давал им и тренерам знать. Мое отношение смутило тренеров (которые, видимо, не знали, что их герой Ларри Ледженд был великим трештокером всех времен), и вскоре они забрали мяч из моих рук и поставили меня на переднюю площадку, где я никогда раньше не играл. Мне было некомфортно внизу, и я так и играл. Это меня здорово выбило из колеи. Тем временем Джонни доминировал.

Единственным моим спасением на той неделе стало возвращение Джонни Николса. Пока я был в отъезде, мы сблизились, и наши марафонские бои один на один снова были в самом разгаре. Хотя он был невысокого роста, он всегда был хорошим игроком, а на пробах он был одним из лучших на площадке. Он выполнял броски, видел открытого человека и бегал по площадке. Не удивительно, что он попал в основной состав, но мы оба были шокированы тем, что я едва попал в JV.

Я был раздавлен. И не из-за баскетбольных проб. Для меня этот результат был еще одним симптомом чего-то другого, что я чувствовал. Бразилия выглядела так же, но в этот раз все было по-другому. Учеба в школе была трудной, но, несмотря на то что мы были одной из немногих черных семей в городе, я не замечал и не чувствовал ощутимого расизма. В подростковом возрасте я ощущал его повсюду, и это было не потому, что я стал сверхчувствительным. Откровенный расизм существовал всегда.

Вскоре после переезда в Бразилию мы с моим кузеном Дэмиеном отправились на вечеринку за город. Мы остались там далеко за пределами комендантского часа. Фактически, мы не спали всю ночь, а после рассвета позвонили бабушке, чтобы она отвезла нас домой.

"Простите?" - спросила она. "Ты меня ослушалась, так что можешь начинать ходить".

Вас понял.

Она жила в десяти милях от нас, по длинной проселочной дороге, но мы шутили и веселились, пока прогуливались. Дэмиен жил в Индианаполисе, и мы оба были одеты в мешковатые джинсы и безразмерные куртки Starter - не совсем типичная одежда для бразильских проселочных дорог. За несколько часов мы прошли семь миль, когда по асфальту в нашу сторону пронесся пикап. Мы прижались к обочине, чтобы пропустить его, но он затормозил, и, когда он прополз мимо нас, мы увидели двух подростков в кабине и третьего, стоящего на кровати грузовика. Пассажир указывал на них и кричал через открытое окно.

"Ниггеры!"

Мы не реагировали. Мы опустили головы и продолжали идти в том же темпе, пока не услышали, как этот побитый грузовик с визгом остановился на гравии и поднял пыльную бурю. Тогда я повернулся и увидел, как из кабины грузовика вышел пассажир, грубый деревенщина, с пистолетом в руке. Он нацелил его мне в голову, направляясь ко мне.

"Откуда ты и почему ты здесь, в этом городе?!"

Дэмьен двинулся по дороге, а я смотрела на стрелка и ничего не говорила. Он подошел ко мне на расстояние двух футов. Угроза насилия не может быть более реальной, чем эта. По коже пробежали мурашки, но я отказалась бежать или трусить. Через несколько секунд он вернулся в грузовик, и они уехали.

Это был не первый раз, когда я слышал это слово. Незадолго до этого я тусовался в "Пицца Хат" с Джонни и несколькими девушками, среди которых была брюнетка, которая мне нравилась, по имени Пэм. Я ей тоже нравился, но мы никогда не делали этого. Мы были двумя невинными людьми, наслаждающимися обществом друг друга, но когда ее отец приехал, чтобы забрать ее домой, он увидел нас, и когда Пэм увидела его, ее лицо стало призрачно-белым.

Он ворвался в переполненный ресторан и направился к нам, не сводя с нас глаз. Он ни разу не обратился ко мне. Он просто посмотрел ей в глаза и сказал: "Я не хочу больше видеть, как ты сидишь с этим черномазым".

Она выскочила за дверь вслед за ним, ее лицо было красным от стыда, а я сидел, как парализованный, уставившись в пол. Это был самый унизительный момент в моей жизни, и он ранил гораздо сильнее, чем инцидент с пистолетом, потому что произошел на публике, а слова изрыгал взрослый мужчина. Я не мог понять, как и почему он полон такой ненависти, и если он так считает, то сколько еще людей в Бразилии разделяют его точку зрения, когда видят меня идущим по улице? Это была загадка, которую не хотелось разгадывать.