***

Они не станут обращаться ко мне, если не смогут меня увидеть. Именно так я действовал на втором курсе средней школы в Бразилии, штат Индиана. Я прятался в задних рядах, низко опускался на стул и пробирался через все уроки. В том году наша школа заставила нас изучать иностранный язык, что было для меня забавно. Не потому, что я не видел в этом смысла, а потому, что я едва мог читать по-английски, не говоря уже о понимании испанского. К тому времени, после долгих восьми лет списывания, мое невежество кристаллизовалось. Я продолжал повышать уровень знаний в школе, был на высоте, но так ничему и не научился. Я был одним из тех детей, которые думают, что обыгрывают систему, в то время как все это время я обыгрывал самого себя.

Однажды утром, примерно в середине учебного года, я вошла в класс испанского языка и взяла из дальнего шкафа свою тетрадь. Чтобы проскочить мимо, требовалась техника. Не обязательно было быть внимательным, но нужно было создавать видимость, что ты внимателен, поэтому я опустился на свое место, открыл тетрадь и устремил взгляд на преподавателя, который читал лекцию с передней парты.

Когда я опустил взгляд на страницу, вся комната погрузилась в молчание. По крайней мере, для меня. Ее губы все еще шевелились, но я не слышал, потому что мое внимание было сосредоточено на послании, оставленном для меня и только для меня.

В том классе у каждого была своя тетрадь, и мое имя было написано карандашом в правом верхнем углу титульного листа. Так они узнали, что она моя. Ниже кто-то нарисовал изображение меня в петле. Выглядело это примитивно, как что-то из игры в палача, в которую мы играли в детстве. Ниже были слова.

Нигер, мы убьем тебя!

Они неправильно написали, но я ничего не понял. Я и сам с трудом произносил слова по буквам, а они уже все поняли. Я обвел взглядом комнату: ярость накатывала, как тайфун, и буквально гудела в ушах. Я не должна быть здесь, подумала я про себя. Я не должна была возвращаться в Бразилию!

Я перечислил все уже пережитые инциденты и решил, что больше не выдержу. Учительница все еще говорила, когда я поднялся без предупреждения. Она назвала мое имя, но я не пытался расслышать. Я вышел из класса с блокнотом в руках и помчался к кабинету директора. Я был в такой ярости, что даже не остановился у стойки регистрации. Я вошел прямо в его кабинет и бросил улики на его стол.

"Я устал от этого", - сказал я.

В то время директором школы был Кирк Фриман, и по сей день он вспоминает, как поднял голову от своего стола и увидел слезы в моих глазах. Не было загадкой, почему все это происходило в Бразилии. Южная Индиана всегда была рассадником расистов, и он это знал. Четыре года спустя, в 1995 году, Ку-клукс-клан промарширует по главной улице Бразилии в День независимости в полном облачении. ККК активно действовал в Сентр-Пойнте, городке, расположенном в пятнадцати минутах езды, и дети оттуда ходили в нашу школу. Некоторые из них сидели за моей спиной на уроках истории и почти каждый день рассказывали расистские шутки в мою пользу. Я не ожидал расследования того, кто это сделал. Больше всего в тот момент я искал сострадания, и по глазам директора Фримена было видно, что ему не по себе от того, что я пережил, но он был в растерянности. Он не знал, как мне помочь. Вместо этого он долго рассматривал рисунок и послание, а затем поднял глаза на меня, готовый утешить меня своими мудрыми словами.

"Дэвид, это просто невежество", - сказал он. Они даже не знают, как пишется "ниггер".

Моя жизнь была под угрозой, и это было лучшее, что он мог сделать. Одиночество, которое я почувствовал, покидая его кабинет, я никогда не забуду. Страшно было подумать, что по коридорам ходит столько ненависти и что кто-то, кого я даже не знал, хочет моей смерти из-за цвета моей кожи. В голове постоянно крутился один и тот же вопрос: Кто здесь тот, кто так ненавидит меня? Я понятия не имел, кто мой враг. Был ли это один из деревенщин с уроков истории или кто-то, с кем я считал себя крутым, но кто на самом деле меня совсем не любил? Одно дело - смотреть на дуло пистолета на улице или иметь дело с родителями-расистами. По крайней мере, это было честно. А вот задаваться вопросом, кто еще в моей школе испытывает подобные чувства, было совсем не так страшно, и я не мог от этого отделаться. Несмотря на то что у меня было много друзей, все они были белыми, я не мог перестать видеть скрытый расизм, нацарапанный на стенах невидимыми чернилами, и мне было очень тяжело переносить тяжесть того, что я

ККК в Центр-Пойнте в 1995 году - Центр-Пойнт находится в пятнадцати минутах езды от моего дома в Бразилии

Большинству, если не всем, представителей меньшинств, женщин и геев в Америке хорошо знакомо это чувство одиночества. Входить в комнаты, где ты единственный представитель своего вида. Большинство белых мужчин даже не представляют, как это тяжело. Хотелось бы, чтобы они знали. Потому что тогда бы они знали, как это истощает тебя. В некоторые дни все, что ты хочешь сделать, - это остаться дома и погрязнуть в пучине, потому что выйти на публику - значит полностью обнажиться, стать уязвимым для мира, который отслеживает и осуждает тебя. По крайней мере, так кажется. Правда, вы не можете точно сказать, когда и происходит ли это на самом деле в тот или иной момент. Но часто кажется, что это так, а это уже своего рода душевная пытка. В Бразилии я был единственным, куда бы я ни пошел. За своим столиком в кафетерии, где я прохлаждался за обедом с Джонни и нашей командой. На каждом уроке, который я посещал. Даже в баскетбольном зале.

К концу того года мне исполнилось шестнадцать, и дедушка купил мне подержанный "Шевроле Ситиз" коричневого цвета. В одно из первых утр, когда я ехал на нем в школу, кто-то написал краской слово "ниггер" на двери со стороны водителя. На этот раз они написали его правильно, и директор Фримен снова растерялся. Ярость, которая бурлила во мне в тот день, была неописуемой, но она не выходила наружу. Она разрушала меня изнутри, потому что я еще не знал, что делать и куда направить столько эмоций.

Я должен был драться со всеми? Меня трижды исключали из школы за драки, и к этому времени я уже почти оцепенел. Вместо этого я замкнулся в себе и погрузился в колодец черного национализма. Малкольм Икс стал моим избранным пророком. Я приходил домой из школы и каждый день смотрел одно и то же видео с его ранними речами. Я пытался найти утешение, и то, как он анализировал историю и превращал безнадежность чернокожих в ярость, питало меня, хотя большинство его политических и экономических философий были мне не по зубам. Именно его гнев на систему, созданную белыми людьми и для белых людей, был мне близок, потому что я жил в дымке ненависти, застряв в собственной бесплодной ярости и невежестве. Но я не был членом "Нации ислама". Для этого нужна дисциплина, а у меня ее не было.