– Я надеюсь, что Вы шутите, Иван Алексеевич (Владимир Иванович даже попытался улыбнуться, ведь нельзя же поверить, что такое можно сказать серьёзно).

– Нисколько! Вы, Владимир Иванович, за минувший год ясно показали, что не готовы ничего предпринять, чтобы разрешить этот вопрос. И не будете ничего предпринимать далее. А я – и готов и могу. И если я отобью у Вас Наталью Сергеевну, лишь ускорю то, к чему это всё равно придёт, но после долгих мучений Натальи Сергеевны. А разве Вы сами не хотите избавить её от этого, и дать ей счастье?

(За время этой страстной речи Владимир Иванович не единожды пытался прервать Ивана Алексеевича, но тот жестом не давал ему ответить)

– И не считайте меня заранее проигравшим в силу моего возраста (сейчас Иван Алексеевич чувствовал, что ему вполне по силам завоевать любовь Натальи Сергеевны – когда-то, когда он был юным красавцем, не знал тех слов, которыми можно завоевывать сердца женщин, а вот сейчас знает и не боится их произнести – разве может женщина не понять и не оценить этого?!).

Он говорил ещё и ещё, со всё возрастающим напором и чувствуя свою правоту.

Владимиру Ивановичу очень тяжело было слушать такие слова. Но, наверное, он и сам давно думал, что неправ в отношении Натальи Сергеевны. Потому и его объяснения, когда ему позволил Иван Алексеевич, были, скорее, покаянием. Он осознавал, что знакомил её только с университетскими ещё друзьями, никогда не возил на обеды к своим родственникам. Из театров выбирал лишь те, которые не посещали, как он знал, его тётушки и дядюшки. Теперь говорил больше он – Иван Алексеевич сделал свое предложение и теперь просто ждал ответа. Даже если он будет отрицательным – Иван Алексеевич и позже сумеет разыскать их в Москве и, если Наталья Сергеевна будет ещё свободна, он завоюет её любовь. Время ему поможет – насколько ещё может хватить терпения у Натальи Сергеевны жить в таком положении?

Чем дольше оправдывался Владимир Иванович, тем меньше хотел его слушать Иван Алексеевич – в последние мгновенья он даже перестал желать интрижки писателя с Соней (раз та перестала общаться с Виталием, значит былая опасность от того, кажется, прошла). Но если Владимир Иванович, вдруг, согласится с уговорами Ивана Алексеевича и ещё задержится у него в усадьбе, то как Наталья Сергеевна сможет ответить на любовь Ивана Алексеевича, оставаясь в одной спальне с Владимиром Ивановичем? И если произойдет размолвка между Владимиром Ивановичем и Натальей Сергеевной, то на кого тот может переключить своё внимание? Если не на Соню, чего уже не хотел Иван Алексеевич, то на кого? – не на Натали же? Никогда перед Иваном Алексеевичем не возникало столько вопросов – то, что мгновение назад, казалось, требовало лишь лихой кавалерийской атаки, сейчас становилось совсем неразрешимым. И Иван Алексеевич уже испугался своего предложения.

– Но если Вы всё уже окончательно решили насчёт своего отъезда, то не буду тратить Вашего времени на пустые разговоры. Ещё раз прошу прощения, Владимир Иванович, за мои нескромные вопросы и предложения. Пожалуйста, забудьте их, конечно, завтра я велю довести Вас с Натальей Сергеевной до почтовой станции. Надеюсь, Вы не будете в дальнейшем сожалеть о днях, проведенных здесь. (Потом Иван Алексеевич более всего ругал себя именно за последние слова – ведь ими он сам прогонял Наталью Сергеевну, лишая её последнего шанса остаться. Он уже не вспоминал, чего испугался мгновение назад).

И Владимир Иванович, казалось, уже забыл о бестактности Ивана Алексеевича, так ошеломившей его вначале:

– Иван Алексеевич, спасибо Вам, что со мной об этом заговорили – теперь я утвердился в мысли, что обязан начать что-то делать, нельзя так поступать с Натальей Сергеевной – осенью устроюсь в губернскую канцелярию, или, может быть, в суд секретарём.

На этих словах он решительно повернулся и пошёл прочь от Ивана Алексеевича – никакие другие слова не позволили бы ему так резко оборвать этот мучительный разговор…

Чего-чего, а такой выволочки Владимир Иванович не ожидал – его выпороли как мальчишку! Тем более, не ожидал от этого, как ему казалось раньше, благообразного и приветливого старика. Ну ладно – Наташа – она имеет все права показывать своё недовольство, а почему он? Что может понимать в их жизни человек, знакомый с ними всего неделю?

Кроме того, теперь он способен написать письмо и выдать их своей сестре – и зачем только они задержались здесь! Иван Алексеевич вновь разбудил сомнения в душе Владимира Ивановича – как уже было прошлой осенью, когда, вернувшись с дачи, они с Наташей стали жить вместе. В Москве уже было невозможно жить такими затворниками, как на даче, и Владимир Иванович представлял Наташу своим друзьям как свою невесту, и в их кругу этого было вполне достаточно. Как ему казалось.

В письмах своим родителям Наташа жила у своей выдуманной подруги (из-за здоровья её родителей уже можно было не опасаться их приезда в Москву). Сам он, как писатель, просто обязан быть в гуще событий, и его родители понимали, чем занята его жизнь.

Конечно, если бы ожидалось появление ребенка, он сразу бы женился на Наташе (и родители бы это поняли и приняли), но пока Бог миловал. Но это знал он. А была ли так уверена в нём Наташа?