Запыхавшись после высадки, я бросил рюкзак рядом с общей кучей и только-только присел на валун, задрав голову. Передо мной на несколько сотен метров вверх почти вертикально поднимался покрытый изумрудной травой обрыв. Где-то там, наверху, располагалась база ученых, к которой нам предстояло в конце концов подняться. Обрыв, как мне удалось рассмотреть при подходе к острову с моря, был невероятно живописен, но этот факт ничуть не добавлял мне энтузиазма. Карабкаться в довольно жаркий летний день пару сотен метров вверх по древней лестнице, ступеньки которой в одних местах прогнили, а в других просто отсутствовали, с рюкзаком, пусть и небольшим… согласитесь, та еще перспектива. Тут-то я и услышал призыв коллеги.

— А что такое, Евгений Саныч? — перевел я взгляд на излучающего оптимизм и совсем не запыхавшегося орнитолога, деловито расхаживающего по пляжу с биноклем на груди. — Опять ваши пернатые нацелились на наше оборудование?

В летопись наших с Кобликом совместных приключений на Командорах особой строкой вписана высадка на славный своими птичьими базарами остров Топорков, после которого мы долго отмывали от птичьего помета верхнюю одежду и рюкзаки.

— Да нет, теперь это ваши млекопитающие, скорее, — с нажимом сказал Коблик и взглядом указал мне на песца, который подкрадывался к нашим вещам. Даже не очень-то и подкрадывался, а, скорее, осторожно, но вполне уверенно примерялся к нашей куче, а именно к моему рюкзаку, в котором нашлось место и термосу, и пачке печенья. Понятно, что одиноко валявшиеся и тем более правильно пахнущие предметы в первую очередь входили в сферу интересов четвероногого обитателя острова Медный. Я немедленно подтащил рюкзак поближе к себе, а Коблик, подхватив штатив от камеры, легкой пружинящей походкой бывалого естествоиспытателя поспешил к лестнице. Песец, убедившись, что просто так стащить ничего не удастся, спокойно уселся неподалеку, ожидая, видимо, дальнейшего развития событий.

Наглость песца объясняется просто. Долгие годы на острове работают группы ученых, часть из них исследуют поведение морских млекопитающих, а некоторые — самих песцов. Длительное соседство с добродушными учеными, у которых при случае можно стащить что-то съедобное, естественным образом привело к тому, что преимущество получали неагрессивные, но настойчивые животные. Не вызывая особого раздражения людей, они всегда могли рассчитывать на добавку к рациону: мы, как и все приматы, существа неряшливые. В результате песцы Медного почти не боятся человека. Эпизод на пляже был не единственным. Все встреченные нами на острове полярные лисички без малейших признаков агрессии буквально крутились под ногами нашей съемочной группы, не оставляя надежды урвать что-то интересное.

Это отсутствие страха и агрессии к людям и есть самые-самые первые маленькие шаги к лояльности и самоодомашниванию. Однако это всего лишь предпосылки. А что же происходит с видом, подвергшимся одомашниванию? Всеобщее одворняживание

Как я писал выше, в 1970-х гг. новосибирские ученые, академик Д. К. Беляев и Л. Н. Трут, опубликовали первые результаты эксперимента3, вошедшего сейчас во все учебники биологии. На одной из звероферм Канады они взяли лис, которых разделили на три группы по отношению к человеку: агрессивных, трусливых и дружелюбных. Нас интересуют лишь лисы дружелюбные, поэтому результаты селекции в остальных двух группах оставим вне рассмотрения, хотя они тоже весьма показательны. Двадцать лет селекции дружелюбных лис, когда на протяжении многих поколений отбирались самые лояльные к человеку, привели к неожиданному результату. У лис из этой группы появились типичные дворняжьи признаки: белые пятна, хвост закрутился кольцом, они стали общаться с людьми с помощью новых, особых звуков. Ну и, кроме всего прочего, дружелюбные лисы стали щениться два раза в год — а не один, как делают их дикие родственники.

Многие из этих черт присущи всем одомашненным животным. Разнообразные окрасы, их причудливость, изменение пропорций тела — следствие одомашненности, признаки, которых нет у животных диких.

Но как связаны окрас, форма хвоста и изменение агрессивности? Возможно, дело в том, что по этим параметрам снизилось давление отбора. Уровень агрессивности определяется гормонами (в первую очередь тестостероном, адреналином, норадреналином и вазопрессином, глюкокортикоидами), выделение которых контролируют соответствующие структуры мозга (гипоталамус и миндалины). Известно, что мозг функционирует как система, поэтому изменение уровня гормональной активности, определяющей агрессивность, закономерно могло привести к изменению работы всего аппарата гормональной регуляции у лис академика Беляева.

Если от лис перейти к домашним животным, то стоит добавить, что инфантильные, детские черты, как известно, вызывают определенную и весьма закономерную реакцию у людей — поэтому преимущество в размножении получали животные с выраженной «детскостью» в облике.

Кстати, сохранению диких волков в том виде, в каком они дожили до современности, во всяком случае, на просторах нашей страны, по-видимому, способствовал отбор, закрепляющий недоверие к человеку. Характерный признак привычных нам волков — антропофобия, боязнь людей, которую они способны по-настоящему преодолеть только в коллективе и только в очень мотивированном состоянии — во время голода, к примеру.

Но, похоже, как это бывает сплошь и рядом, действительность сложнее наших о ней представлений. По интернету гуляет ролик, в котором абсолютно дикие и непуганые волки с любопытством идут на контакт с канадскими работягами в полярной части этой страны.

Замечательный зоолог Николай Александрович Формозов рассказывал следующую историю. Друг его отца, выдающегося эколога, зоолога и натуралиста Александра Николаевича Формозова, Уильям Пруитт еще в 1960-е гг. фотографировал на острове Девон (в арктическом секторе Канады) волка, «который схватил из-под ног Пруитта варежку, она была на снегу, и, пока хозяин щелкал фотоаппаратом, начал ее трепать, как делают собаки, а потом припадал на передние лапы, предлагая включиться в игру…». То есть в отдаленных арктических регионах Канады сохранились популяции непуганых волков, которые просто не знают человека и не видят в нем ни врага, ни объект охоты и легко вступают с ним во вполне дружелюбный контакт. Возможно, они показывают нам пример того, как предки собак вступали в контакт на просторах Евразии с первыми выходцами из Африки.

А может быть, антагонизм человека и волка и, соответственно, антропофобия последнего возникли только после того, как наши предки одомашнили некоторых травоядных, которых волки рассматривали как законную добычу? Раньше-то им делить особо нечего было… Хотя, с другой стороны, судя по данным, полученным антропологами, волки были такой же добычей хомо сапиенса, как и другие животные. Их ели, в их шкуры одевались. Значит, несмотря на это, популяция «лояльных» волков размножалась не менее успешно и оставляла не меньше, а со временем и больше потомков, чем популяция «дикарей». Волки многоплодны, и если рядом с человеком еды много, выживать и множиться легче, то потерю каких-то особей в результате охоты можно и не заметить… В общем, непросто все было.