Что еще удивительнее, раненые кальмары в эксперименте Крук вели себя так, словно у них саднило все тело целиком{324}. У человека и других млекопитающих болит сама рана или ушиб, а остальное тело боли не испытывает. Если я обожгу руку, любое прикосновение к ожогу будет болезненным, но, ткнув себя после этого в ступню, никакой боли я не почувствую. Однако, когда Крук повреждала у кальмара один плавник, ноцицепторы на противоположном приобретали такую же повышенную возбудимость, как на покалеченном. Представьте, что каждый раз, когда вы ушибете палец, вам будет больно дотрагиваться до любого места на теле, – вот так происходит у кальмара. «Когда их ранят, гиперчувствительность распространяется на все тело, – объясняет Крук. – Из нормального состояния они переносятся в это, предположительно полностью пропитанное болью». Возможно, именно поэтому они не нянчат покалеченное щупальце. Они чувствуют, что ранены, но не могут определить, где именно.

Млекопитающим локализация боли позволяет очищать и беречь поврежденные части тела, продолжая при этом заниматься своими обычными делами. Почему же кальмар лишен такого полезного источника информации? Одна из вероятных причин, по мнению Крук, состоит в том, что «кальмара в океане едят почти все». Хищные рыбы особенно любят охотиться на раненых кальмаров – то ли потому, что они более заметны, то ли поскольку они выглядят (или пахнут) как более легкая добыча. Возможно, благодаря переходу всего тела в режим тревоги они успешнее избегают нападения, которое может последовать откуда угодно[105]{325}. Кроме того, повышение чувствительности всего тела оправдано у тех животных, которые физически не могут дотянуться до большинства его участков. Какой им прок от понимания, что поврежден именно плавник, если они все равно ничем ему не помогут?

У осьминогов все иначе. В отличие от кальмара, они могут дотронуться до любой части своего тела. Мало того, они могут пошарить и внутри себя – например, погладить жабры (это как если бы человек мог запустить руку себе в горло и почесать легкие). В отличие от кальмаров, которые привязаны к своим плавающим в открытом море стаям и не могут «взять выходной», осьминогу ничто не мешает отсидеться в уединенном убежище, пока ему не станет лучше. Вот им – располагающим и временем, и необходимой ловкостью, чтобы нянчить свои раны, – имеет смысл ощущать, где именно эта рана находится. И как показала Крук, именно так и происходит. Осьминоги иногда отбрасывают часть поврежденного у кончика щупальца, и такая культя какое-то время остается более чувствительной, чем остальные конечности, так что осьминог нянчит ее в клюве{326}. В своем последнем исследовании, результаты которого были опубликованы в 2021 г., Крук установила, что осьминоги избегают возвращаться туда, где им впрыскивали уксусную кислоту, и стремятся туда, где можно получить болеутоляющее{327}. Наконец, после местной анестезии они перестают нянчить поврежденное щупальце. В этой последней статье Крук делает совершенно определенный вывод: «Осьминоги способны чувствовать боль».

О том, что именно из этого она исходит в работе своей лаборатории, Крук сообщила мне еще до публикации статьи. Она стремится повысить благополучие головоногих, поэтому, среди прочего, проверяет, действуют ли на них болеутоляющие. Крук сокращает число испытуемых до минимума (допустимого требованиями статистической достоверности) и старается причинять им минимальный ущерб. Рассуждать об этике исследований на животных, особенно когда эти исследования посвящены боли как таковой, тяжело, «но мне кажется, это и должно быть тяжело, – говорит Крук. – Мы должны переживать за животное, с которым экспериментируем, даже если наши действия для него безболезненны. Животное на эксперимент не соглашалось. Это я знаю, что моя конечная цель – уменьшить страдания животных, а существо, сидящее в этом аквариуме, об этом не подозревает».

Такого же мнения придерживаются многие другие ученые, специализирующиеся на исследовании боли. Они уверены, что, независимо от того, ощущают ли головоногие, рыбы или ракообразные последствия действий человека или испытывают что-то радикально отличное от нашего чувства боли, у нас уже накопилось достаточно данных, чтобы задействовать принцип предосторожности. «Вполне вероятно, что эти животные способны страдать, – говорит Элвуд, – и мы должны подумать о том, как избегать таких страданий».

Многие дискуссии о боли у животных крутятся вокруг простого вопроса, чувствуют ли они ее. За этим вопросом скрываются несколько невысказанных. Допустимо ли варить омара? Мне перестать есть осьминогов? А рыбу-то можно ловить?[106] Спрашивая, ощущают ли животные боль, мы интересуемся не столько самими животными, сколько тем, как нам с ними обращаться. Это отношение мешает нам понять, что животные чувствуют на самом деле.

Боль характеризуется не только наличием или отсутствием. Шелли Адамо права, говоря, что нам нужно больше узнать о ее преимуществах и издержках. Боль существует не ради того, чтобы просто помучиться. Абстрактная боль не имеет смысла. Боль – это информация, с которой живые существа должны что-то делать. Не понимая их потребностей и ограничений, трудно правильно истолковывать их поведение.

Насекомые, например, часто делают страшные вещи, которые, на наш взгляд, должны причинять им невыносимую боль{328}. Поврежденную ногу они не поджимают, а наступают на нее со всей силой. Богомол продолжает спариваться с пожирающей его самкой. Гусеница, которую гложет изнутри личинка осы-наездника, упорно жует лист. Таракан, если представится такой случай, съест собственные потроха. Все эти примеры «позволяют с уверенностью предположить, что, если болевое ощущение и имеется, адаптивного влияния на поведение оно не оказывает», – писал Крейг Айзманн с коллегами в 1984 г.{329} Но, может быть, эти примеры говорят лишь о том, что насекомые готовы превозмогать боль? Может, тараканам и богомолам настолько важно получить питательный белок и размножиться, что они готовы терпеть муки, как терпят их спортсмены на соревнованиях и солдаты в бою? А может, гусеница не чувствует, что ее едят изнутри, потому что она все равно не сможет смягчить эту боль?

Вернемся еще раз к кальмару и осьминогу. Оба они головоногие, но уже больше 300 млн лет развиваются как две отдельные ветви, – примерно такой же временной промежуток отделяет млекопитающих от птиц. У них совершенно разные организмы и образ жизни, поэтому нет ничего удивительного, что и нервная система функционирует у них при травмах по-разному. А значит, вопрос не в том, ощущают ли головоногие боль, а в том, какие головоногие ее ощущают и как именно. То же самое относится к 34 000 известных видов рыб, 67 000 известных видов ракообразных и невесть скольким миллионам видов насекомых. Просто смешно рассматривать эти группы как однородные, если по опыту других чувств, таких как зрение и обоняние, мы знаем, что даже близкородственные виды могут воспринимать мир совсем по-разному.