Та же логика применима и к цветковым растениям. В 1992 г. Ларс Читтка и Рэндольф Менцель проанализировали 180 их видов и вычислили, какой глаз лучше всего будет распознавать их окраску{275}. Ответ – глаз с зеленой, синей и ультрафиолетовой трихромазией, то есть именно тот, которым смотрят на мир пчелы и многие другие насекомые. Ну да, все правильно, возможно скажете вы: у опылителей сформировался глаз, хорошо видящий цветы. Но нет, все происходило ровным счетом наоборот: этот тип трихромазии развился за сотни миллионов лет до появления первых цветковых, а значит, именно растения подстраивались под него{276}. Цветы вырабатывали оттенки, приковывавшие взгляд насекомого.

Мне эти взаимосвязи кажутся очень важными и глубокими – настолько, что я начинаю по-другому смотреть на сам акт восприятия. Он кажется нам пассивным, как будто глаза и другие органы чувств – это просто впускные клапаны, через которые животные принимают и поглощают стимулы окружающей среды. Однако с течением временем это простое действие расцвечивает мир новыми красками. Благодаря эволюции глаз – это живая кисть художника. Цветы, лягушки, рыбы, перья и плоды наглядно свидетельствуют: зрение влияет на то, что оно видит. Почти все восхищающие нас природные красоты сформировались за счет подстройки под зрение наших собратьев по животному царству. Красота не просто существует в глазах смотрящего. Она возникает из-за этих глаз.

На дворе солнечный мартовский день 2021 г., и я выгуливаю Тайпо, своего корги. Вот мы подходим к машине, которую сосед как раз окатывает из шланга, и Тайпо останавливается, а потом усаживается и смотрит. Я тоже смотрю – в брызгах воды сияет радуга. В глазах Тайпо она желто-бело-синяя. В моих – красно-оранжево-желто-зелено-сине-фиолетовая. Для воробьев и скворцов, рассевшихся на дереве за нашими спинами, она меняется от красного до ультрафиолетового с еще большим числом промежуточных оттенков.

В начале этой главы я сказал, что цвет по сути своей субъективен. Фоторецепторы нашей сетчатки улавливают световые волны разной длины, а мозг на основании сигналов от них выстраивает ощущение цвета. Первый процесс изучать легко, второй – чрезвычайно трудно. Это противопоставление между воспринимаемым и ощущаемым, между тем, что животные улавливают и что они, собственно, переживают, важно не только для зрения, но и для большинства других чувств. Мы можем препарировать глаз рака-богомола и выяснить, что делает каждая его составляющая, и все равно не понять, как и что он все-таки видит. Мы можем определить точную форму вкусовых рецепторов на лапках мухи и все равно не знать, что она ощущает, когда садится на яблоко. Можно расписать, как животное реагирует на то, что ощущает, но гораздо труднее выяснить, что оно при этом чувствует. Это различие особенно глубоко – и особенно важно, – когда мы задумываемся о боли.

4

Неугодное чувство

Боль

Я стою в теплом помещении, вдыхая сладкий запах кукурузы, и держу на затянутой в перчатку руке небольшого грызуна. Розовый, почти безволосый, он похож не столько на крысу или морскую свинку, сколько на сморщенный после слишком долгого отмокания в ванне палец. Выглядит почти как зародыш в утробе, однако на самом деле он совершенно взрослый. Глаза как черные бусинки. Над нижней губой нависают длинные резцы. Морщинистая шкурка, хотя и грубая на ощупь, просвечивает так, что можно разглядеть внутренние органы, включая темные очертания печени. Это голый землекоп. И его облик – это еще не самая необычная его особенность[96].

Голые землекопы живут невероятно долго для грызунов: продолжительность их жизни доходит до 33 лет{277}. Их нижние резцы сходятся и расходятся, позволяя что-то ими захватывать{278}. Сперматозоиды у них бесформенные и вялые{279}. Голый землекоп может продержаться без кислорода до 18 минут, тогда как мышь выдерживает не больше минуты{280}. Наподобие муравьев и термитов, они живут колониями, где есть одна или несколько способных к размножению маток и десятки стерильных рабочих. Одинокий голый землекоп, как тот, которого я сейчас держу на руке, – зрелище редкое. Как и голый землекоп на открытом воздухе. Ему более привычен лабиринт подземных ходов, которые он без устали расширяет, перестраивает и патрулирует в поиске питательных клубней. Томас Парк воссоздал этот лабиринт в своей чикагской лаборатории с помощью сообщающихся пластиковых вольеров с цепочками закопанных в опилки втулок от туалетной бумаги. Кто-то из землекопов инстинктивно грызет стенки вольеров в попытке расширить искусственные туннели и брыкается задними лапами, словно отбрасывая вынутый грунт. Другие отдыхают в гнездовой камере, со всех сторон привалившись морщинистыми тельцами к матке. Она значительно крупнее остальных, ее брюхо круглится, набитое вынашиваемыми детенышами. «Чудесное зрелище – для специалистов по голому землекопу», – сообщает мне Парк. Я верю ему на слово.

В дикой природе голые землекопы во время сна тоже греются, сбиваясь в большие кучи. У оказавшихся внизу довольно скоро заканчивается кислород – возможно, именно поэтому они научились подолгу обходиться без него. Кроме того, им пришлось выработать устойчивость к углекислому газу, который накапливается в гнездовой камере с каждым выдохом{281}. В наших комнатах доля углекислого газа в воздухе составляет в среднем 0,03%. Если она вырастет до 3%, у нас начнется гипервентиляция и паника. Углекислый газ будет растворяться во влаге на поверхности слизистых, закисляя ее; в глазах защиплет, в носу начнет припекать. Вы будете нервничать и не находить себе места, вам отчаянно захочется куда-нибудь сбежать. Голый землекоп от такой концентрации углекислого газа и не сбежит, и не почешется.

Томас Парк продемонстрировал это с помощью резервуара, один отсек которого был насыщен углекислым газом, а второй содержал обычный воздух{282}. Любая мышь со всех ног неслась во второй, а голые землекопы ощущали себя в густом CO2 вполне комфортно и перемещались, только когда содержание углекислого газа достигало невероятных 10%. Кислота просто не причиняет им боль. Они не морщась вдыхают пары концентрированного уксуса{283}. Они не замечают попавшую им под кожу каплю кислоты – это примерно как прыснуть лимонного сока на порез на руке{284}. Не действует на них и капсаицин – химическое вещество, за счет которого жжется жгучий перец и работают баллончики с перцовым газом. Если нашу кожу капсаицин воспаляет, вызывая гиперчувствительность к теплу, то на голого землекопа он такого воздействия не оказывает. Однако, вопреки распространенному утверждению, это не значит, что голые землекопы не испытывают боли. Им совсем не нравятся щипки и ссадины, они терпеть не могут химическое соединение, обеспечивающее жгучесть горчице{285}. Но к ряду веществ, которые мы ощущаем как болезненные, голые землекопы совсем нечувствительны.