На площади собрался, верно, весь город. Толпа негромко переговаривалась, от прежних ярмарочных счастливых голосов не осталось и следа. Телега проехала по краю, люди перед ней пытались кое-как расступиться, теснясь и пихая друг друга. Наконец, где-то в середине пути, лошадь стала, и дозорные один за другим сошли вниз. Лазарь подал руку, и Фауста осторожно спустили на землю. Он попробовал сделать шаг, и ещё один. Пальцы не дрожали. В сердце больше не было жалости к себе или страха – только тупая решительность, приправленная злостью и обидой. Если уж суждено, равнодушно подумал он, глядя на окружающую его толпу, пусть и им будет так паршиво, как только возможно.

Охранники поддерживали его под локти, но не несли, как это было в коридорах. Вели его к краю площади, к той самой сцене, куда нельзя было пройти простым людям.

Фауст шёл, опустив голову из-за так и не угасающей боли в шее. Спутанные волосы налипли на мокрый лоб, было жарко от солнца и лихорадки. Краем глаз он видел лица людей, которые стояли в первых рядах его живого коридора. Они шептались между собой, провожая его взглядом, у многих в глазах были отвращение и страх. Несколько девиц отшатнулись, когда он прошёл мимо, а какой-то мужик со старыми шрамами на плече дёрнулся было вперёд, но его удержали за локти и бросились успокаивать. Народ толпился до самой сцены, у многих в первых рядах были небольшие связки хвороста или пучки соломы. А правее, возвышаясь над толпой, стоял наспех сколоченный деревянный балкон с льняной красной крышей, на котором в богатых креслах сидели несколько человек в дорогих одеждах. Около самой сцены Фауст увидал те самые светлые косы, которые не дали ему уснуть этой ночью.

– Пришла посмотреть из первых рядов? – прошептал он, остановившись перед ней. Девушка скривилась и плюнула ему в лицо. Фауст хрипло засмеялся и снова зашёлся кашлем, согнувшись от боли. Вот оно, его разрешение. И ей, именно ей должно достаться больше всего.

Военные уже стояли на мостовой: один наспех привязывал лошадь, второй, в форме побогаче, суетился вокруг и искал приказ из управы, третий стоял с факелом. Деревянную сцену даже не стали разбирать, чтоб задним рядам было лучше видно. Огромный столб с лежащими у него цепями поставили прямо на неё; рядом со сценой лежал целый стог сена. Лазарь кинул свёрток недалеко от сложенных поленьев и отошёл куда-то назад. Один из караульных тихо спросил что-то у второго, но тот качнул головой.

– Да толку-то, – услышал мастер его голос, – к столбу уже привяжем, а сейчас… ну ты глянь, еле ходит. Стыд только.

Последний дозорный, который шёл позади, пнул его легонько в спину.

– Давай, ступай, – велел он. Фауст шатнулся, но его подхватили впереди; сделав несколько маленьких шагов по лесенке, он оказался на сцене прямо перед сложенным кострищем. Как бы красиво оно полыхало с его фейерверками… жаль, что уже ничего не осталось. Парня развернули лицом к толпе. Он стоял без поддержки и чуть пошатывался, одной рукой опираясь на руку стоящего рядом вояки, а во второй продолжая держать свою бутылку. Толпа недовольно зашумела, едва он встал на возвышение; какая-то бабулька недалеко бросила в него своим пучком сена. Один из мужчин, сидящих на балконе, неторопливо встал, одёрнул одежду и, медленно спустившись, прошёл к сцене.

– А вы говорили, – прошептал Фауст, провожая его взглядом, – что у вас нынче нет никого из дворян.

Дозорный, на чьё плечо он опирался, покосился на богатея.

– Зная этих дворян, – едва слышно пробормотал он, – можно только надеяться, что никто в лужу не сядет.

Разодетый караульный, поклонившись, передал богатею скреплённый сургучом лист. Тот принял его с лёгким кивком головы и поднялся на сцену, не удостоив Фауста даже взгляда. Откашлявшись, он кивнул горнисту рядом; тот дал звонкую, протяжную ноту, и толпа смолкла.

– Добрые жители Ивкальга! – объявил богатей, – мы собрались сегодня, чтобы раз и навсегда закрыть многолетние спор и обиду. Не скрывая своих злых намерений, к нам пришёл виновник наших гибелей, наших вдов и сирот…

– Смерть ему! – крикнул кто-то в первых рядах. Толпа одобрительно загудела. Аристократ поднял руку.

– Приходили доносы, что и в этот раз находили убитых и раненых, что обманом были открыты ворота для его союзников. Приходили и свидетели, утверждавшие…

– Слухами быстро земля полнится, – едва слышно пробормоталдозорный рядом. Богатей продолжал говорить что-то, но голова опять стала тяжёлой, а звуки – неслышимыми. В один поток слились и его голос, и шум площади, и возгласы в толпе. Кто-то бросил на сцену камень. А потом ещё один, и ещё. Последний попал Фаусту в бедро; он хрипло охнул, но, вцепившись в плечо охранника, удержался на ногах.

– …и потому я, Мар из династии Феросов, велением и именем его светлости великого князя Пауля Лабре временно управляющий славным городом Ивкальг, тем утверждаю, – аристократ развернул лист, порвав печать, – предать преступника смерти через сожжение сегодня, двадцать восьмого дня месяца покоса, триста шестьдесят пятого года от начала Империи, – объявил он, сложив вновь лист. – Многие из вас принесли с собой ветки для костра; как только пламя разгорится, вы можете вложить их на сцену. Пропустите в первые ряды пострадавших на маатанской бойне, жён и детей погибших! Они должны иметь право сделать это первыми.

Задние ряды начали наваливаться вперёд, люди толкались и менялись местами. Послышались недовольные вскрики и ругательства.

– Ты можешь покаяться, – негромко добавил богатей в сторону пленника, чтоб было слышно только на сцене, – и, вероятно, процесс пройдёт куда быстрее, – он кивнул на тонкий меч, лежащий около привязанной лошади. – Есть тебе, что сказать?

Фауст перевёл взгляд с управляющего на толпу. Гвалт не стихал – кто-то кричал и топал ногами, кто-то молился и тихо плакал, другие подбирались ближе к сцене и расталкивали зевак. Люди подошли уже вплотную к подмосткам, и от того, чтоб залезть наверх, их отделяли только несколько дозорных, стоявших вдоль сцены. Он посмотрел на кровавое пятно на бедре от брошенного камня, на бутылку, что держал в руке, на пучки соломы, которые люди принесли в искреннем желании приобщиться к казни, и наткнулся взглядом на светловолосую девчонку, стоящую прямо перед сценой, тихо всхлипывающую и обхватившую себя руками.