— Клео, запись из дневника, двенадцать лет.

Прошло еще немного времени.

Как много, я не имела понятия. Невозможно было сказать.

От голода у меня скрутило живот, голова болела из-за обезвоживания, а мочевой пузырь был переполнен.

Я занималась исследованием, пока не запомнила узор на коричневом ковре и не стала лучше в разборе каждой полоски на обоях. Не было ржавого гвоздя, скрепки или даже карандаша, чтобы превратить его в оружие.

Ничего.

Нет инструмента для взлома замка или телефона, чтобы позвать на помощь.

Но у меня была более серьезная проблема: я не выдержу ни минуты без ванной.

Как бы я ни хотела привлекать к себе внимание, у меня не было выбора.

Спустив ноги с кровати, подошла к двери и стукнула в нее.

— Эй!

Я замолчала, прислушиваясь к любому движению снаружи.

В ответ была только тишина.

Я снова забарабанила в дверь.

— Мне нужна ванная!

Мой разум покинул пределы комнаты и путешествовал по дому, в котором я была так много раз в детстве. Будет ли он выглядеть так же? Дом Киллианов был невелик: все три спальни соединялись коротким узким коридором с одной ванной посередине. Гостиная была открытой планировки с кухней, где мы с Артом проводили много часов, наблюдая, как его мама пекла и выполняла домашнюю работу.

Мое сердце закололо.

«Пожалуйста, пусть он будет в порядке».

«Он в порядке. Он должен быть».

И если с ним все будет в порядке, я не сомневаюсь, что он придет за мной.

«Возможно, он уже в пути».

Мне просто нужно было сохранять надежду, силу и ждать, пока Килл, президент МК «Чистая порочность», беспощадный убийца и жестокий защитник, не приедет за мной.

Это будет кровопролитие.

Прижавшись лбом к двери, я постучала так громко, как только позволяли мои костяшки пальцев.

— Выпустите меня отсюда!

Тишина.

— Ты проснулась, Лютик?

Мои глаза резко открылись, глядя прямо в бездушные глаза Рубикса Киллиана. Я вздрогнула от боли в мочевом пузыре и слабости от голода.

Он ухмыльнулся, прислонившись к дверному косяку.

— Тебе по-прежнему нужен туалет, или последний час довел тебя до предела?

Садясь прямо, я стиснула зубы.

— Если ты спрашиваешь, опозорилась ли я, то тебе будет неприятно узнать, что я этого не сделала.

Встав, я прошипела:

— Дай мне воспользоваться ванной.

Он усмехнулся.

— Все еще такая высокомерная. Всегда предъявляешь требования, как будто я должен подчиняться.

Оттолкнувшись от дверного косяка, Рубикс вышел вперед, скрипя кожей и дымя сигаретой.

— Ты здесь больше не принцесса, Клео.

Вздернув подбородок, я не отступала. Это был человек, с которым я росла как с дядей. Вице-президент «Кинжала с розой» и лучший друг моего отца. Мой темперамент бушевал, пока меня не охватило желание заставить его заплатить.

— Мы доверяли тебе. Я любила тебя. Как ты мог быть таким жестоким?

Он ухмыльнулся.

— Кто может сказать, что я жесток? Твой отец не видел потенциала нашего братства. Он был слаб... и в нашем Клубе нет места слабости.

— Здесь нет места лжецам или убийцам.

Рубикс потерял злорадный блеск в глазах, заменив его яростью.

— Скажи это моему гребаному сыну.

Я бросилась вперед и влепила ему пощечину.

Мы оба ахнули одновременно.

Мой мозг передавал сообщение о причинении телесных повреждений, не будучи отфильтрованным рациональностью. Мою ладонь защипало от соприкосновения с его щетиной.

Его зеленые глаза сузились, когда он схватил меня за запястье, болезненно притягивая к себе.

— Ты не должна была этого делать, Лютик.

Мой живот вывернулся от отвращения.

Мое прозвище. Это было богохульство.

Мои руки сжались.

— Никогда не называй меня Лютик. Ты потерял это право много лет назад.

— Я могу называть тебя как угодно, черт возьми.

Мудак.

— Почему ты подставил своего сына? Чем он заслужил, чтобы его отец предал его?

Его ярость превратилась в дикость.

— Не говори об этом ублюдке в моем присутствии.

Вытащив меня из моей темницы, он швырнул меня в ванну, которая была через две двери и именно такой, какой я ее помнила.

— У тебя есть три минуты.

Рубикс захлопнул дверь.

Я не сомневалась, что он имел в виду, что у меня было ровно три минуты. Когда дело доходило до времени, он всегда был нацистом. Опоздание было для него таким же оскорблением, как неповиновение приказу или разглашение секретов братства.