У меня в груди словно разрывается бомба. Я не могу произнести ни слова от внезапной и острой боли в сердце. Я даже прикладываю к груди руку, и моё дыхание сбивается. Томас оказывается напротив меня и накрывает мою руку своей.

— Я точно так же чувствую себя каждую чёртову минуту. Каждую минуту. Я не могу рассказать тебе. Открой мне свой разум. Я покажу. Впусти меня, — шепчет он.

Приподнимаю голову, а внутри меня словно прокручивают раскалённый металл, заставляя сцепить зубы. У меня на глазах выступают слёзы.

— Впусти меня, пожалуйста, — добавляет он, придвигаясь ближе ко мне.

Прикрываю глаза. Я так хочу… поверить. Хочу. Я не могу объяснить эту боль и агонию внутри меня. Моя кровь причиняет мне боль. Она становится ледяной и с трудом движется по моим венам.

По моей щеке скатывается слеза. И я чувствую, как тёплые губы Томаса подхватывают её, и он мягко целует то место.

— Впусти меня, Флорина. Впусти, тогда мне не придётся ничего говорить. Я не могу. Я пытался. Сейчас я не могу. Любое моё слово — прямая дорога к твоей смерти. Я… прости, — шепчет он, и я слышу столько горечи в его словах. Столько боли в моём теле.

— Я не могу, — выдыхаю, распахнув глаза. — Не могу. Ты предал меня. Я больше не могу верить тебе. Не хочу, Томас. Ты предал меня. Ты обращался со мной, как с какой-то дешёвой шавкой. Ты, чёрт возьми, изнасиловал меня.

— Я не насиловал. Я показал тебе, что ничего не кончено. И теперь ты можешь почувствовать то же, что и я.

— Ты решил обласкать меня болью? — с трудом выговариваю слова.

— Я не смогу переубедить тебя?

— Нет. Докажи, что тебе можно верить. Докажи. Расскажи мне всё, буквально всё, что происходит.

— Я не могу менять ход событий, которые были запланированы очень давно. Всё идёт именно так, как и должно. Я пытался менять их. Пытался и тогда видел дату твоей смерти. Помнишь… помнишь, когда мы были вместе, и я сказал, что понял, что должен сделать? Вспомни, Флорина. Вспомни каждое моё слово. Вспомни. Других доказательств для тебя у меня нет и не будет. Вспомни, — шепчет Томас и чертит у меня на лбу крест, а затем едва касаясь, целует меня туда. — Вспомни.

Он отходит, а я, как бы ни хотела, как бы ни страдала, как бы мне ни было больно, не могу.

— Нет, — сипло отвечаю. — Ты убил Рома. Я не прощу тебе этого, Томас. Никогда. Я больше не доверюсь тебе. Я доверилась и вот где сейчас оказалась. Догары снова забрали у меня семью. Теперь мою настоящую семью. Самое страшное в том, что я лишь после смерти Рома поняла, что он был мне отцом. Ты убил его. Ты. Я не могу. Не хочу. Я не предам его память, даже если буду мучиться всю свою жизнь. Нет. Ты не стоишь этого, Томас. Ты просто предатель. Ты уже играл мной…

— Флорина, — с горечью шепчет он.

— Нет, не проси. Нет. Бери остальное, но я никогда не дам тебе возможность забраться в моё сознание. Нет.

— Возлюбленные существуют.

— Ты издеваешься? — Внутри меня поднимается жуткая обида и злость, ярость и боль. — Закрой рот, Томас! Не тебе говорить об этом! Ты врал мне! Ты всегда мне врал! Каждую секунду! Это твои слова! Твои! Ты разрушил мою веру во всё, Томас! Теперь я узнала, что мой отец был не таким хорошим! Ты разрушил даже мои воспоминания!

— Я открыл тебе глаза, чёрт возьми! Не отрицаю, что я не такой, каким ты меня знаешь! Я совершаю ошибки! И да, я плохой для тебя! Путь так! Хорошо! Плевать! Пусть так! Но пока в моих видениях ты сидишь на троне, я буду плохим. Буду насильником. Пусть я буду кем угодно, а все остальные такие невинные! Твой отец постоянно изменял твоей матери! Твой отец не был таким идеальным, каким ты его считаешь, Флорина! Он был ублюдком! Да боже мой, он отдал тебя мне, словно ты кусок мяса! Где твои мозги, Флорина? Ты ни черта не знаешь, кем был твой отец! Ты ни о чём не знаешь! И ты живёшь в чёртовых иллюзиях, так тебе удобнее. А когда приходит время выбирать сторону, ты выбираешь мёртвых, которых совсем не знала! Плевать! Я умываю руки!

Томас направляется к двери и бросает на меня печальный взгляд, а затем исчезает.

И тогда я даю волю слезам. Я не могу отрицать, что бороться со всем и с самой собой это легко. Нет, это чертовски трудно, потому что мне хочется довериться ему. Хочется. Но а как же Рома? Нет, я не могу. Рома никогда меня не простил бы. Никогда.

Глава 15

Привести себя в чувство это довольно сложно. Мы вампиры. Мы чересчур эмоциональны. Даже я, которая особо никогда не проявляла эмоций, подвержена этой черте. И поэтому пустота внутри, боль, горе и отчаяние в разы сильнее. Словно плиты они давят на тебя с разных сторон. Они выжимают из тебя всё хорошее и нарушают твоё дыхание. Стискивают все твои органы, и ты просто не можешь жить дальше. Вот так это всё чувствуется у нас. Паршиво, правда, мой друг?

Мне приходится выйти из темницы и потереть лицо, чтобы прекратить лить слёзы. Ах да, это тоже одна из особенностей во много раз более развитой в нас эмоциональности. Мы смеёмся порой так, что нас можно принять за умалишённых. Мы плачем… хм, долго. У человека истерика может продлиться минут двадцать, а у вампира это может занять целые сутки. А также иногда это происходит совершенно внезапно. Одно неосторожное слово или воспоминание, и всё. Реки слёз, которые делают нас ещё теми драматичными королевами мира. Но это тоже паршиво, мой друг. Умом ты понимаешь, что пора бы остановиться, но твоя сущность ещё не готова. И пока она не проживёт горе, боль или же гнев, то чёрта с два остановится. Поэтому мне безумно сложно сохранять сейчас спокойствие, но я должна.