Во Внукове-2 шел на посадку правительственный самолет.

Несмотря на то, что было уже поздно, темно, сеялся дождик со снегом (Москва резко контрастировала с солнечным, разноцветным Парижем), коллеги Кузьмы Егоровича по руководству страною стояли в должном составе, выстроившись в ряд, только разве шляпы надвинули несколько глубже обычного.

Самолет остановился, подкатили трап, отворилась дверь. Кузьма Егорович показался в проеме и демократично пожал руку стюардессе. Шеренга встречающих двинулась навстречу!

А видеомагнитофон крутился на запись: в большой сосредоточенности наблюдал за встречею по цветному японскому монитору седовласый человек, которому ассистировал некто помоложе. Кузьма Егорович здоровался, отвечал о самочувствии - вроде бы нормально, обычно, обыденно, а вместе чуть ли не с опаскою, и все норовил скоситься куда-то назад.

Который помоложе на раз усек странность поведения и, справившись с рядком мелких экранчиков, переключил кнопку.

На большой монитор снова вышел проем самолетной двери: сопровождаемая Равилем, показалась в проеме Жюли, вся обвешанная коробками, картонками, чемоданами, сумками.

– Ну, Кузьма Егорович!..
– по внешности добродушно погрозил Седовласый в монитор.

Кузьма Егорович уселся в огромный лимузин, в такие же рассаживались встречавшие. Завыли сирены машин сопровождения. Замигали мигалки. Кавалькада, мягко тронувшись, в мгновенье набрала скорость и, словно нечистая сила, исчезла за темным извивом шоссе!

Жюли ехала на заднем сиденьи "Волги" и смотрела по сторонам. Слева неслись черные кусты и деревья, справа - под маревом освещенного нижним светом неба - посверкивали окнами окраинные кварталы столицы.

– Moscou?
– со всею доступной ей восторженностью спросила Жюли.

Равиль обернулся с переднего сиденья и, неестественно улыбнувшись, отрицательно мотнул головою:

– Тропарево.

– Oui, oui, - согласилась Жюли, однако, едва завидев очередной массив, спросила еще восторженнее: - Moscou?

– Востряково, - снова мотнул головою Равиль, улыбнувшись в меньшей степени.

– Moscou?

– Очаково!

У въездных ворот загородной резиденции Кузьмы Егоровича мрачно стояла группка людей с протестующими против засилья аппарата плакатиками. Тут же, на снегу, между сосен, расположился рок-ансамбль - змеи проводов тянулись во тьму.

Едва завидев в конце подъездной аллеи фары эскорта, лидер ансамбля кивнул товарищам и, прервав проигрыш, ребята запели уж-жасно абличительную - по моде текущего восемьдесят девятого - песню. Особенно старалась одетая шубкою девочка лет пяти.

Медленно вплыл в распахнувшиеся и тут же схлопнувшиеся ворота кузьмаегоровичев лимузин. Никита бросил гитару через плечо, не сомневаясь, что товарищи подхватят, и скользнул сквозь проходную: Кузьма Егорович как раз выбирался из машины.

– Неужто привез?!
– полюбопытствовал Никита, сопровождая отца к дому.

– Клоун!
– бросил отец на ходу.

– Машка-а!
– заорал Никита через весь двор.
– Марш домой! Гастроль отменяется. Дед няньку привез.

А Кузьма Егорович, войдя в кабинет и повернув пипочку выключателя, первым делом бросил взгляд на десяток бюстов Ленина, стоящих полукругом на невысоких книжных шкафах. Так он и знал: каждый из идолов был творчески обработан: на одном - рыжий парик, на другом - женские бусы, к третьему прилеплена какая-то медалька, кажется - шоколадная! Не раздеваясь, Кузьма Егорович принялся убирать кощунственные добавки.

– А что, дед, ты правда няньку из Парижа привез?
– спросила стоящая на пороге девочка.
– Я с папой на гастроль хочу!

Кузьма Егорович обернулся со строгостью.

– Пусть!
– сказал.
– Пусть я упустил твоего отца. Но из тебя - человека сделаю.

– А, может, лучше - тоже упустишь?
– с надеждою поинтересовалась внучка, но Кузьма Егорович не обратил внимания на дерзость: откуда-то сверху звучал особый зуммер.

Не закончив даже с ленинами, Кузьма Егорович ринулся по лестнице, специальным ключиком отпер дверь и снял трубку с телефона, рельефный государственный герб на диске коего заменял сразу все цифры.

– Спасибо, - буркнул, послушав.
– Прямо сейчас?
– выказал удивление не удивление, недовольство - не недовольство.
– Лады!

Ребята под соснами, укручивали провода, аппаратуру, упаковывали в РАФик с названием ансамбля по борту.

Жюли совсем было прокатила мимо, но Никита успел заступить машине дорогу, открыл дверцу, нырнул головою в салон.

– Вы, что ли?
– ткнул в Жюли пальцем.

– Bon soir, bon soir, - заулыбалась Жюли.

– Да будь я и негром преклонных годов, - назидательно продекламировал Никита, - и то без унынья и лени я русский бы выучил только за то! Parler vous Franзais?
– добавил с чудовищным акцентом.