Обладатель хрипловато-назидательного голоса Степан Иванович посмеивался, слушая Клочкова и подмигивая мне. На хорошем французском языке он сказал:

– Ограниченность мужика... Примитивизм великой русской души...

Георгий оборвал его:

– Среди русских надо говорить по-русски.

Степан Иванович наклонил с иронической вежливостью голову:

– Пардон. Я говорю, как нахожу нужным.

Он отказался назвать свою фамилию и рассказать, как и зачем попал в Арденны.

– Рано еще анкетки заполнять. Все у немцев под задницей сидим, и стоит им немножко повозиться, чтобы раздавить нас. Зачем же облегчать им дело?

Довод был разумен. И все же нежелание Степана Ивановича открыть хоть краешек своего прошлого вызвало у меня неприятное чувство. На вопрос, где научился он говорить по-французски, Степан Иванович только усмехнулся:

– Наверное, там же, где вы.

– Я в Москве, а вы?

– Я в Петрограде.

– В Ленинграде, вы хотели сказать.

– Мне лучше знать, что я хотел сказать, - с усмешкой заметил Степан Иванович.
– Я постарше вас, и когда учился там, этот город на Неве Ленинградом еще не назывался...

– Ха-арош-ший город Ленинград, - подхватил Егор Мармыжкин, поднимая голову и отрываясь на мгновение от работы. Этот пожилой человек с лицом и повадками крестьянина всегда был занят: чинил обувь, латал брюки, разбирал и собирал замки, точил ножи и ножницы. Сидя на маленькой скамеечке под самым окном и повернув ко всем сгорбленную широкую спину, Егор отзывался совершенно неожиданно на отдельные фразы, даже слова, которые почему-либо захватывали вдруг его внимание. Тогда он встревал в чужой разговор, бросал несколько слов и тут же отворачивался, вовсе не интересуясь, как другие воспримут его непрошеное вторжение.

Мармыжкин бежал из плена, выпрыгнув из поезда, перевозившего пленных во Францию. Он проскитался в этих краях две недели, не решаясь обратиться к бельгийцам: побаивался их, да и ни одного французского слова не знал. Питался, воруя брюкву и картофель, упрятанные до весны на полях. Сильно обносился и оброс, вид у него, когда он появился на пороге этого барака, был такой, что Сеня Аристархов, собиравшийся выходить на улицу, в страхе попятился, комически крестясь и восклицая:

– Свят, свят, свят! С нами крестная сила!..

– Чего крестишься и бормочешь, будто черта увидел?
– сурово спросил Мармыжкин.
– Видно, по лесам не бегал, если честного человека за черта принял.

– За черта принять тебя мог только Сеня, - сказал Степан Иванович, подходя к новичку.
– А вот встретить тебя в лесу или на глухой дороге было бы действительно страшно.

– Ишь чистюли какие выискались, - пробормотал Егор, осматривая обитателей барака.
– Помыты, побриты, одеколонта только для полного гарнира не хватает...

Около Мармыжкина, то помогая ему, то просто сидя рядом, держался молоденький паренек, почти подросток, с большими ясными глазами. Егор заботился о пареньке с отеческим постоянством и требовательностью; переделал слишком просторную для паренька одежду, стирал его белье и взбивал свалявшийся матрац. Рослый, тонкий паренек с узким высоколобым лицом так мало походил на Мармыжкина, что его никак нельзя было принять за сына.

Несколько дней спустя после нашего поселения в бараке я поймал проходившего мимо парня за руку.

– А ты кто такой?

Он застенчиво улыбнулся.

– Я - Яша.

– Яша чей?

– Просто Яша. Я не хотел бы называть свою фамилию: есть особые причины.

Сеня Аристархов, слушавший разговор, подошел вплотную.

– Яша без фамилии. Без звания, чинов и орденов. Яша - Ша.

Мальчик сверкнул на него обиженными глазами, но сдержался.

– Просто Яша.

– Как ты сюда попал, Яша?

– Удрал из лагеря угнанных немцами, который под Льежем.

– Давно из дома? Из России то есть?

– Скоро два года будет.

– Сколько же тебе годиков, Яков бесфамильный?

– Скоро шестнадцать.

– А давно ты из лагеря бежал?

– Скоро месяц...

Устругов, стоявший за спиной паренька, засмеялся.

– У тебя, Яша, все "скоро". Может, так и звать тебя - Яша Скорый?

Парень живо повернулся к нему.

– Я согласен. Яша Скорый звучит хорошо.

– Но это же и обязывает быть скорым. Иначе засмеют.

Яша с готовностью тряхнул головой.

– Я согласен быть скорым... По бегу в школе - это до войны было - я почти всегда первое или второе место занимал. Обгонял меня только Санька Вориводин, да и то не часто.