Расположившись в столовой после утомительной дороги, Навроцкий хорошо, с аппетитом закусил. После обеда принесли самовар с чаем.

— Вот… Барыня приказали ваше любимое варенье из погреба достать, — сказала девушка Таня, широко улыбаясь и, по-видимому, радуясь его приезду.

Она поставила перед ним банку с вареньем из жимолости, и Навроцкий не спеша, с наслаждением, пил какой-то по-особому душистый чай, смакуя, как когда-то в детстве, каждую ягодку. После чая он прошёл в гостиную, где его поджидала мать.

— Что же ты, дурашка, не сказал мне ничего, когда приезжал в прошлый раз? — спросила она неожиданно мягким голосом.

Навроцкий подумал, что мать, пожалуй, права: он сам во всём виноват, он был горд и холоден с ней, не захотел ничего толком объяснить. Но он промолчал: не хотелось ему ворошить старое. Екатерина Александровна подошла к окну и, вглядываясь в темноту, сказала уже строго:

— Имение не позволю продать, а денег дам. Сколько тебе?

Навроцкий назвал сумму.

— Поди завтра к управляющему. Он всё устроит.

На глазах у Навроцкого навернулись слёзы. Он подошёл к матери и поцеловал её морщинистую руку. И сразу вспомнилось ему детство, когда кожа на этой руке была ещё гладкой и пахла чем-то приятным и он своей маленькой ладошкой держался за материнскую руку, как маленькая лодочка держится за большой и надёжный корабль.

— Я верну вам эти деньги, мама!

— Ладно уж… Поди отдохни, ведь устал с дороги-то. Но больше ко мне с подобной просьбой не обращайся. Человек ты неглупый, так не ставь себя в такое положение, когда просить нужно!

В Тёплом Навроцкий пробыл два дня. Обговорил дела с управляющим, посудачил с Таней, чем заметно повысил её престиж в глазах остальной прислуги, совершил прогулку по окрестным полям на лучшем в имении скакуне, набрал на проталинах в ближайшей роще букетик первых голубых галантусов для Екатерины Александровны — и уехал.

По возвращении в Петербург Навроцкий в первую очередь уладил дела в банке. Освободившись от долгов, он смутно предчувствовал приближение более радостных в его жизни дней, и дышалось ему теперь особенно легко. Цвели на газонах крокусы, в скверах без удержу щебетали птицы, с каждым днём всё ярче заливал улицы солнечный свет. В газетах появились объявления о сдаче напрокат пианино и доставке их по любому дачному адресу. Нагруженные инвентарём для полноценного лешего отдыха, из города потянулись повозки первых, самых рьяных дачников. Оставаться на лето в городе Навроцкому не хотелось, но и уехать далеко тоже было нельзя: необходимо было дождаться Маевского, чтобы вместе с ним распутать досадную железнодорожную аферу. И тогда на ум ему пришла простая мысль снять на лето дачу где-нибудь в ближайшем пригороде, а осенью, при благоприятных обстоятельствах, уехать-таки за границу, сменить антураж и дать отдохнуть нервам. Чтобы поиск подходящей дачи обратить в приятную загородную прогулку, он решил пригласить с собой Лотту.

Хорош Петербург, когда вожделенное лето выманивает его жителей из квартир, соблазняя азартом охоты и рыбной ловли, и любители водного спорта упражняют мышцы, взмахивая вёслами и натягивая паруса. Благословенны светлые теплые ночи около летнего солнцестояния, когда эфемерная заря лишь на миг убирает фасады в малиновые одежды, тут же растворяясь в белёсом рассвете, когда сады, парки и палисадники волнуют обоняние тонким благоуханием сирени и в прозрачных сумерках на городских окраинах без устали поют соловьи!

Хорош Петербург и осенью. Обласканный нежным, меланхолическим солнцем, ублажает он взор прохожего золотом крон, обрамляющих чудную архитектуру зданий, расстилает услужливо ковёр из увядшей листвы под ногами у детворы, чтобы радостней бегалось ей по пёстрым дорожкам. В глубоком раздумье облокачивается на купола и крыши угрюмое небо, веет над городом его холодное дыхание, и вот уже первый морозец бодрит поутру петербуржца, и струйки белого пара бьют из ноздрей работящих лошадок. Зябко. А к вечеру на тротуарах появляется слякоть, и ах как приятно бывает устроиться у камина с чашкой крепкого чая и толстой книжкой литературного журнала или просто предаться ленивой рефлексии, приправленной ароматом сигары!

И зимой хорош Петербург. Власть могучего льда усмиряет бунтующие невские воды, и горожане, повеселев, забыв про мосты, одолевают речные дали на снующем от берега к берегу электрическом трамвайчике, конькобежцы и буеристы стремительно вылетают из рукавов и протоков на простор залива, лыжники упрямо торят пути через сугробы окрестных лесов. Славная пора! Сани лихого извозчика вмиг домчат вас на самый край света, и укутанная в шубу русская душа вдоволь натешится бешеной скачкой по заснеженным полям и трактам!

Хорош Петербург и долгожданной весной, когда охваченные смятением и паникой последние льды Ладоги, толкаясь и разрываясь на лоскуты, пугают жаждущих тепла людей холодным предсмертным вздохом. Скоро, уже скоро его величество император под звуки орудийного салюта откроет летнюю навигацию, и обретёт свободу Нева. Охотно и радостно отдаст она свои волны яхтам, катерам, пароходам и лайбам. И вот уж цветёт мать-и-мачеха, набухают почки, и в голове петербуржца поселяется неотвязная, сладкая мысль о месяцах дачного счастья…