Шрифт:
— Привет. — Ася бесшумно подошла и становилась у него за спиной.
— Привет. — Он щелкнул мышью. На экране возникла какая-то диаграмма.
— Работаешь?
— Да. — Сергей взял ручку и пометил что-то в лежащей перед ним тетради.
— Ну ладно, не буду тебе мешать. — Ася как бы невзначай дотронулась до его плеча. Муж в ответ промычал что-то неразборчивое.
Она отошла в сторону, постояла немного, наблюдая за тем, как Сергей методично и скурпулезно просматривает таблицу, и чувствуя одиночество и тоску. Ей вдруг показалось, будто она по ошибке попала в чужую квартиру, обитатели которой ведут свою, неведомую ей жизнь и вовсе не нуждаются в ее присутствии.
По коридору грузно протопала Нинюся.
— Настасья! Ужинать иди.
— Сейчас. — Ася кинула последний взгляд на мужа и вышла из комнаты.
— Руки мыла? — строго вопросила старуха.
— Мыла, — соврала Ася и почувствовала себя маленькой напроказившей девочкой. Ей очень захотелось прижаться к Нинюсиной груди, пышной и мягкой, точно пуховая подушка, нареветься вдоволь, не опасаясь, что тебя высмеют, и не требуя утешений — просто сидеть и плакать, сладко всхлипывая и вытирая глаза кулаком, как эго делает Степка.
— Что у нас на ужин? — спросила она и услышала, как предательски дрожит голос.
— Что, что! Макароны с сыром. — Старуха сердито глянула на Асю и прибавила безапелляционным тоном: — Не вздумай болтать, что тебе вредно для фигуры, вон и так уже тощая, ровно приблудная кошка, все ребра на просвет торчат!
В кухне на столе дымилась огромная, глубокая тарелка. Ася ткнула вилкой горячие масляные макароны, опутанные тягучими полосками расплавленного сыра.
— Ешь! — приказала Нинюся и грузно опустилась рядом с ней на табурет. — И где это видано, чтобы столько работать! День-деньской напролет ее нет, дитё совсем от рук отбилось, мужик неухоженный, сама — чистая доходяга.
— Мужик у нас ухоженный, Нинюся, — с улыбкой возразила Ася, — а хореографу лишний вес набирать нельзя, такая уж профессия.
— Дурь это, а не профессия — голодом себя морить, — Нинюся пренебрежительно махнула рукой, — лучше бы сидела дома с ребенком.
— Я буду сидеть, Нинюсь, — Ася ласково погладила ее по морщинистой руке, — я теперь буду рано возвращаться.
— Давно пора. — Старуха подняла на нее выцветшие, блекло-серые глаза. На мгновение их взгляды встретились. Нинюсины губы беззвучно шевельнулись. Ася напряженно сглотнула. — Давно, — повторила старуха и вдруг засуетилась, преувеличенно хлопотливо и громко. — Ты кушай давай, простынет все. Я ватрушечек испекла, твоих любимых, с изюмчиком.
Потом они вместе пили чай из нарядных ярко-голубых чашек и ели румяные ватрушки с желтоватым творогом посередине. В твороге чернели глазки изюма, начинка была сладкая и таяла во рту. Над столом мягко светил молочно-белый абажур.
Остаток вечера Ася провела в детской, играя со Степкой, и легла спать, уверенная в том, что начинает новую жизнь, где больше не будет места безоглядным страстям и обману.
23
Ее хватило на неделю. Каждое утро она неимоверным усилием заставляла себя открыть глаза, стаскивала с постели свое тело, вдруг потерявшее привычную гибкость и легкость и ставшее чужим и деревянным. Прилежно улыбалась домашним, принимала душ, готовила завтрак, убирала в квартире.
Ровно в двенадцать Ася выходила излому и стараясь ни о чем не думать, шла к остановке. Всю дорогу в автобусе она тупо глядела в окно, автоматически фиксируя взглядом голые деревья, заснеженные крыши киосков, разноцветные вывески и даже номера домов.
На репетициях ей становилось немного легче, но как только время близилось к пяти, начинало противно сосать под ложечкой.
В пять Ася отпускала девчонок, аккуратно складывала магнитофонные кассеты, убирала их в шкаф, туда же прятала журнал групповых занятий — и все это медленно, еле-еле, стараясь по возможности оттянуть тот момент, когда дел больше не останется и нужно будет выходить на улицу.
И все-таки этот момент наставал. Тогда каждый шаг в сторону, противоположную Анадырской улице, превращался в боль, настолько острую и невыносимую, что Асе казалось, она ступает по горячим углям.
Она шла, напряженно вглядываясь в темноту, каждую секунду надеясь различить в ней знакомый силуэт, пока ДК не оставался далеко за спиной и не становилось ясно, что надеяться не на что.
В шесть Ася уже была дома. В дверях ее встречала довольная Нинюся и прямо с порога принималась за подробные описания Степкиных шалостей. Ася делала вид, что внимательно слушает, а сама украдкой прикидывала, сколько времени осталось до спасительного сна.
Через семь дней она почувствовала, что сходит с ума. Из жизни ушли все краски, кроме одной, беспросветно серой, как ноябрьское небо. Просыпаться по утрам расхотелось вовсе — казалось, еще день, два — и никакие силы не заставят покинуть постель, одеться, умыться, сказать кому-нибудь хоть слово.