Урядник увидев, что дело плохо, не стал долго раздумывать, выхватил шашку, да за ними. Кота Леопольда со словами: "Давайте жить дружно" тут разыгрывать бессмысленно. Первый ему старик подвернулся; полоснул казак его по голове, упал тот, даже и не вскрикнул, потому стар уж больно был, душа не крепко сидела.

Свалив аксакала, казак за мальчиком припустился; тот бежит, шельмец, только пятками сверкает, ровно пуля несется, и такой смышленый волчонок — не прямо бежит, а с увертками, по-заячьи: туда метнется, сюда кинется, никак казаку подъехать к нему.

Однако крутился-крутился — понял, что ему не уйти, и что значит кровь-то разбойничья, другой бы верещать начал, пощады просить, а он, звереныш, кинжал выхватил, замахнулся и стоит. Глаза как у волчонка, и зубы ощерил. Кинжал как бы не больше него… И смех, и грех…

Жалко мальчишку, но видно судьба у него такая. Противно. Но надо. Делать нечего, подъехал урядник к нему ближе, поднял шашку, а звереныш, верите ли, хоть бы бровью моргнул, такой отчаянный, только губы побелели, стоит, смотрит казаку прямо в глаза…

Сомнения прочь, или мы их или они нас. Третьего не дано. Мы тут не в бирюльки играем. И они нас пряниками кормить не собираются. Нам нечего больше терять, а своя рубашка ближе к телу. Блеснул молнией клинок и вот маленькое тело лежит у ног коня урядника, руками и ногами дрыгает, а голова на сажень в сторону откатилась… Так и сбрили ее ему, как будто она у татарчонка никогда на плечах не сидела.

Что же, дело сделано, поздно горе горевать, теперь надо тела от дороги в бурьян убрать, спрятать, время выиграть.

Казаки рысью тронулись вперед и, проехав с полсотни метров, увидели распростертый на тропинке труп старика, одетого в жалкие рубища, едва прикрывавшие его полуобнаженное, бронзовое от загара тело. Он лежал, вытянув руки, уткнувшись лицом в землю; его голый, блестящий череп был рассечен пополам, кровь вместе с выступившим мозгом широкой струей заливала затылок и шею старика, образуя вокруг его головы большую лужу крови.

— Ловко полоснул, — проворчал сквозь зубы я, склоняясь над убитым.

А что тут скажешь? Мы не сплошь Айвенго, рыцари без страха и упрека, грешные по земле ходим и ведем себя соответственно. Как к нам, так и мы в ответ.

— У Бирюкова рука ласковая, погладит, доглаживать не придется, — зубоскалил, по своему обыкновению, Шевелев. — Вы тут приберитесь а мы с урядником мальчонкой займемся.

— Давай, дальше, — с неудовольствием ткнул пальцем Бирюков, — вон, тот у камня лежит.

Татарчонок лежал с судорожно сведенными руками, поджав ноги и неестественно выгнув худощавую грудь. Тут же, около, валялась облитая кровью, запачканная землей, гладко выбритая голова с оскаленными зубами и большими, широко открытыми, остекленевшими глазами.

Казаки молча объехали труп; заметно было, что никому из них первому не хотелось браться за него. В конце концов, по обыкновению, принялся за дело Шевелев. Соскочив с лошади и передав поводья Бирюкову, он одной рукой взял труп за ногу, другою поднял голову и потащил то и другое к небольшому канаве, густо поросшей бурьяном. Следуя его примеру, два других казака приволокли туда же тело старика.

Торопливо сбросив оба трупа в канаву, казаки наскоро набросали на них травы, вскочили на лошадей и крупной рысью поехали прочь. Теперь ходу отсюда. На горячем нас захватят - нам такая смерть за счастье покажется. Километра три шли казаки полной рысью, лошади начали уже сильно нагреваться, дорога пошла круто на подъем, и волей-неволей пришлось перевести в шаг.

— А кони-то наши притомились за эти три дня, — озабоченно заметил Бирюков, — не дай Бог, уходить придется, долго не потянут.

— Авось, Бог даст, не придется, — возразил Шевелев, — а шагом они еще сотню верст пройдут.

— Теперь петлять нам некогда. Пропащих хватятся, сотня татар на коней сядет. Напрямки надо идти. Нам бы только сегодня к вечеру до Дуная добраться, а там и заботушки не будет никакой, — принял решение Бирюков.

— Так и поступим, авось, доберемся.— поддержал я урядника.

Я и так нервничал, но если бы знал настоящее положение вещей, то впал бы в настоящую панику. Так как Бирюков решил поиграть в "достоевщину". Там у пастухов, была еще и маленькая девочка, лет шести. Мы ее не заметили, так как она сразу юркнула в траву и попыталась уползти. А старый урядник решил не брать греха на душу. Хоть он и заметил малышку, но нам не сказал. А в нашем положении даже такое маленькое существо становилось смертельно опасным.

В ту минуту, когда пастух с своим внучком, увидев неожиданно выскочившего казака, бросились от него бежать к аулу, маленькая шестилетняя Юлдуз, сестра подпаска, лежала на земле, среди мирно пасущихся в стороне овец, озабоченно выковыривая из земли острой палочкой какой-то сладкий корень. Услыхав крик дедушки, девочка подняла голову и так и застыла с широко раскрытыми глазами и помертвевшим от ужаса личиком.