В кружок, освещенный костром, запрыгивает белка. И смотрит на Уэйлона глазами-бусинками.

— Уэйлон, — произносит белка.

— Да?

— Ты лох.

— Да, — отвечает Уэйлон, катая в руках пленку. — Я знаю.

— Ты убожество, Уэйлон.

— Знаю.

— Посмотри на себя. Ковбой! Ты же из Миннесоты. А в Техасе жил всего два месяца.

— Знаю.

— Ты не ковбой. Ты не посредственный фотограф.

— Знаю.

— Ты мошенник. В колледже ты выиграл конкурс фоторепортажей. Ты думал о том, что трахался с одной из судей?

— Знаю, но…

— Но что?

— Я работал. Зарабатывал на жизнь.

— Да, зарабатывал. Дурачил и обманывал людей с помощью своей камеры. Ты…

— Не говори этого.

— Ты мошенник.

— Знаю, — отвечает Уэйлон, уставившись на кассету с пленкой. С недоснятой целлулоидной пленкой. Последней, которую он отснял.

— Ты дурачил всех этих людей.

— Знаю.

— И смотри, что произошло. Ребенок создал нечто такое, чего тебе никогда не создать. Шедевр. А ты даже не смог сделать приличную фотографию.

— Знаю, — говорит Уэйлон, поднимая кассету. С единственным известным снимком шедевра Тимми.

Если он его проявит.

Если кадр не размыт.

Если работа вообще попала в кадр.

Если он правильно выставил диафрагму.

— Скажи это сам.

— Знаю.

— Скажи.

— Я мошенник.

— Хорошо. Ты мошенник. Что, разве не стало лучше?

— Разве не стало лучше?

— Да.

— Легче?

— Да.

— Облегчил душу.

— Да.

— Хорошо.

Уэйлон достает из пыльника бутылку «Олд кроу» и обнаруживает, что она пуста.

— Точно, я уже напился.

Он хочет назвать ее Эммой. Милая, благонравная Эмма. Он хочет ей признаться: «Я мошенник. Обними меня».

Но ему стыдно.

У меня нет таланта. Я никуда не гожусь. Я слишком стар для достижений.

Я из Миннесоты. У меня техасский акцент.

Я мошенник.

— Вот где все должно кончиться. Вот где должны найти твое тело, — говорит белка. — Тебя должны найти на заднем сиденье твоего пижонского пикапа. С вышибленными мозгами. Тебя должны найти.

— Но разве таков ответ? Разве я не должен проспаться?

— Как и в любой другой раз? Проспаться, глянуть одним глазком, чтобы убедиться, что никто не заметил, что ты мошенник. Что у тебя неверный глаз. Что твои композиции заурядны. Что твои идеи, твои оммажи — это паразитирование на всех, кто был до тебя. Что твою работу может выполнять даже ребенок. Мог выполнять. Будет выполнять. Винтажное оборудование — твоя бутафория. Темная комната — твой плащ фокусника.

— Но я исполнительный. Я никогда не запарывал сроки.

— Да, ты отличный винтик. Жертвуешь искусством ради скорости. Совершенством ради зарплаты.

Навести курсор и щелкнуть.

Нажать на кнопку.

Отключить аппарат.

Попрощаться.

Каким они тебя запомнят?

Он был настоящим профессионалом.

Я помню ту его фотографию. Я получил ее накануне дедлайна.

Он надежный.

Профессиональный.

Безотказный.

С верным глазом.

Клевый парень.

О да, и очень профессиональный.

Профи.

Художник. Он выиграл конкурс.

Однажды.

В колледже.

— Эту ложь ты хочешь оставить после себя?

Уэйлон качает головой. И обретает спокойствие. Как легко уходить. Его история закончится здесь. Он смотрит в сторону заката, на темнеющее сумеречное небо. Сегодня хороший день, чтобы умереть. Он покончит с собой сегодня ночью.

— Я покончу с собой сегодня ночью, — произносит фотограф.

— Прекрасно, — отвечает белка.

— Но ты знаешь, какую фотографию они выставят? — говорит Уэйлон. — Из моего личного дела. Таким они меня запомнят.

— Это отстойный снимок, — замечает белка. — Ты с тех пор сильно похудел.

— Мне нужно сделать автопортрет. Первое фото безо всякого притворства. Мою последнюю работу. Да, на закате. В «золотой час». Или со вспышкой, чтобы получился высококонтрастный черно-белый снимок, как будто снятый во время грозы. Вот что будет моим завещанием. А не эта злополучная пленка.

Он бросает кассету в огонь. Она отскакивает аг раскаленных углей и приземляется на дальней стороне кострища.

— Да, это была бы хорошая смерть. Прекрасная смерть.