«Интересно, сколько из моих денег пошло на этот платок», — подумала с грустью Холла. Повертев струящуюся ткань в руках несколько минут, она немного оттаяла. По крайней мере, папа ещё помнил, когда она появилась на свет. В отличие от женщины, из которой она на это свет и появилась.

…

Следующим утром гулко сбежала вниз по лестнице девушка, преисполненная энергией перемен, и направилась к входной двери. На плече висела компактная чёрная сумочка, а на стройной фигуре ладно сидело платье-колокольчик до колена графитового цвета.

— Иди позавтракай, дочь!

Холла круто повернулась, притягиваясь, как магнитом, бархатистым голосом, раздавшимся из обеденной. Отец.

Маркус сидел за огромным столом в одиночку, перед ним на тарелке лежал красиво сервированный британский завтрак, а вторая порция шкварчала на небольшой сковородке поодаль.

— И снова, с днём рождения, Холла, — он положил приборы на салфетку, но не встал из-за стола. — Не был уверен, что вернусь сегодня, поэтому подарок на всякий случай оставил заранее.

— Спасибо, — только и ответила дочь.

— Куда спешишь? — Маркус снова взял вилку и нож и принялся вдумчиво разрезать идеально прожаренные со всех сторон, до золотистости, колбаски.

— Вон из этого дома, вот, куда. Вы присвоили мои деньги, и я больше не намерена с вами оставаться. — Она достала палочку и вычертила в воздухе свои инициалы и дату рождения. Как только она дописала, буквы и цифры полыхнули красным и рассыпались. — Видел? Совершеннолетняя.

— Не кипятись. Мать приобрела отличную книгу, лет через сто её обязательно кто-то купит, — отец рассмеялся холодным смехом, запрокидывая голову назад.

— Какую книгу? — опешила Холла. — Она сказала, что ты вложил деньги в Уэльский дом!

— Я ещё из ума не выжил, — Маркус промокнул губы салфеткой. — Нехорошо она тебе соврала. Эти три копейки ничего не меняют. Что ещё сказала?

— Что вы рассчитываете выручить за магазин сто пятьдесят тысяч галлеонов, — Холла и сама подавила ухмылку, произнося эту нелепую сумму.

— Это правда. РассчитываЛИ.

— Может, ты всё же немного выжил из ума?

Отец пристально уставился на Холлу, замерев на некоторое время.

— Так куда намылилась, дочь сумасшедшего?

— В Ламбет… — голос Холлы дрогнул и сорвался. Чёрные глаза Маркуса округлились, а губы перекосил брезгливый излом.

— Моя дочь не будет жить в Ламбете.

— Будет, ещё как, — выдавила Холла, храбрясь.

Мужчина задумчиво встал, поднял опустевшую посуду и медленно понёс её в раковину.

— Мать никогда не говорила мне, что я идиот. А следовало бы. Ведь за этот магазин, со всем содержим, и сотни тысяч никто не предлагал.

— Потому что цена ему — шестьдесят тысяч. А хлам ваш никому и даром не нужен.

— За шестьдесят тысяч он мне и самому не нужен, — отрезал Маркус.

«Высокопарные речи», — ухмыльнулась про себя Холла. — «Конечно, логичнее взять четыре тысячи галеонов у единственной дочери на какую-то книгу, чем унижаться, продавая дело своей жизни за шестьдесят… Но, кажется, в отце и правда что-то поменялось, если он был способен употребить слово «дауншифтинг».

Маркус взял чистую тарелку и наложил вторую порцию у плиты.

— Сядь, поешь, поговорим, — он поставил фарфор перед Холлой на стол. — А то тощая уже, как трость Люциуса.

Холла не хотела есть, но услышав смягчение в голосе отца, опустилась на бархатный синий стул.

— Я устал. Я хочу в Уэльс, и чем быстрее, тем лучше. В августе сюда въедет новая семья. Да ешь ты!

Холла отделила краем вилки небольшой кусок яичницы. Маркус сел обратно на своё место.

— Я столько раз видел непродающуюся шкатулку потомков Мунго, стоящую на входе в магазин, что мне кажется, в следующий раз я буду готов разбить её броском о стену, — мужчина пригладил короткие чёрные волосы с густеющей на висках сединой. — У меня нет больше сил этим заниматься. Я хочу построить своими руками перепелиную ферму. И, возможно, конюшню, — взгляд его тёмных глаз рассеялся, витая в мечтах. — От тебя там не будет никакого прока.

Маркус, помыслив в тишине, вдруг словно очнулся и снова уставился в лицо дочери.

— Но чтобы ты в Ламбете побиралась?! Тьфу, я скорей выдам тебя за раздолбая Забини. — Его голос снова обрел привычную металлизированность. — Забирай себе магазин и живи там. Ты же знаешь, что на четвёртом этаже есть студия. Делай с ним, что хочешь, — махнул он безразлично рукой. — Только не уничтожай «наш хлам». Хоть там и осталось только всё самое бесполезное, но всё же не надо сводить в могилу мать. Попробуй продать хоть как-то. Это моё единственное условие.