– Через семь дней будем грузиться.

– Как?
– невольно вырвалось у меня.

– А ты что думал, до Нового Света порожняком пойдем? Моряк из нашего квартирмейстера может и никудышный, а вот торговец хоть куда. Не зря Джефферсон первым рейсом отправился на остров. Как пить дать, забьет трюмы по новой.

– Лучше всего вином, - подал голос лежащий неподалеку матрос, – а то с этих фруктов проку никакого: половина сгниет по пути, а оставшаяся будет стоить сущие медяки.

– Эко ты хватил, братец… вином. Для того чтобы, виноградный нектар Святой Мади перевозить, знаешь какие подвязки иметь нужно? Это только церковникам позволено, а мы торговцы простые: дашь мандарины – мандарины повезем, а не дашь так и вовсе пустыми отчалим.

– Зачем мандарины, когда есть хурма. Считай, килограмм в три раза дороже стоит.

– Шибко ты умный, братец, как я погляжу. Для хурмы лицензия нужна – специальная грамота, а без нее тебе ни один купец финиковых слив не отгрузит, даже самых залежалых.

Моряки лениво переругивались, а я лежал и думал о своем. И не было мне никакого дела до того, чем будут трюмы забиты: вином или хурмой. Пару золотых в кармане разницы не сделают, в отличии от той драгоценности, что хранилась неподалеку. Печать Джа настойчиво звала и манила. Только бы добраться…

Барон Дудиков одним из первых сошел на берег вместе с квартирмейстером и группой счастливчиков из числа моряков. Казалось бы, вот он, шанс проникнуть в неохраняемую каюту, но увы, на палубе постоянно отирался народ. После того, как «Оливковая ветвь» бросила якорь, работы у экипажа заметно поубавилось. Вахты неслись с заметной ленцой, а изнывающие от безделья моряки даже не спускались вниз, предпочитая пялиться на город и считать часы до увольнительной. Океан всем осточертел, и каждый ждал своей очереди.

Я тоже ждал своего часа. Терпеливо и настойчиво, одним взглядом приглядывая за каютой, а другим за Ярушом. Наш смотровой заметно нервничал. Ему явно не хотелось сходить на берег и оставлять столь великую ценность. Я буквально физически ощущал душевные терзания матроса, особенно когда тому пришлось сесть в шлюпку. Унылая физиономия Яруша столь явно выделялась на фоне остальных лиц, что я не сдержался и помахал рукой. Плыви-плыви, дельфин сраный…

Следующей же ночью мне представился шанс: в предрассветные часы, самые трудные для караульных и самые сладкие для сна. Миновав шканцы, я юркнул к двери каюты. Достал имеющийся инструмент и принялся ковыряться в замке. Три стопорных штифта приподнять сумел, а вот на четвертом споткнулся. Слишком толстой и неповоротливой оказалась проволока, которую добыл, сломав один из фонарей в трюме. С этим светильником целая история приключилась. Кто же знал, что у боцмана каждый гвоздь учтен. Пришлось списать потерю на Фартового, окончательно тронувшегося рассудком. Кот шипел и кидался на всех подряд, не признавая даже любимого кока. Хватался зубами за канаты, за чужие задницы и ляжки, завывая и требуя себе самку, так почему бы фонарю не пострадать. Боцман после долго матерился, грозясь отправить блохастую сволочь в море, а пропавшей проволоки из крепежного элемента так и не хватился.

Я долго ковырялся в замке и в конце концов был вынужден сдаться. Для работы требовались более тонкие инструменты, но где же их взять? Была бы барышня на корабле…Стоп, а почему обязательно на корабле, когда целый остров в моем распоряжении, с женщинами и лавками, торгующими всякой мелочевкой, в том числе и столь необходимыми заколками. Осталось только дождаться своей очереди и сойти на берег.

– Танцор, ты там того… Жанетт не изменяй.

– Она дама хоть и плоская, но своенравная. Может и отомстить.

Под веселый гогот матросов я покидал «Оливковую ветвь». Весла с глухим стуком ударились о борт, оттолкнув прочь шлюпку, и споро заработали, поднимая в воздух веер брызг.

Берег приближался с каждой минутой, а заветная мечта отдалялась. Мечта о сытом будущем, о собственной крыше над головой и мягкой постели. Часы перевернулись, и песчинки заскользили вниз, с каждой пройденной минутой уменьшая шансы на успех.

Теперь я был в шкуре Яруша, в полной мере переживая то, что он пережил днем ранее. Может зря осторожничал? Может зря не стащил багор и не выломал дверь, выкрав заветную Печать? И плевать, что переполошил бы полкоманды. Куда хуже осознавать, что тебя могут опередить. Если уже не опередили…

От мыслей таких только сильнее вцепился в борт шлюпки, раскачивающейся на волнах. Мои дерганья не остались незамеченными для окружающих. Сидящий на банке Бабура оскалился в улыбке:

– Боисся, Танцор? А ты не боись, доставим в лучшем виде.

Знал бы он, чего я боюсь на самом деле.

На берегу нас уже ждали. Партия отгулявших матросов готова была вернуться на корабль. Причем готова во всех смыслах слова – трезвых среди них не наблюдалось, а парочка так и вовсе прикорнула на пирсе. Яруш ничем не отличался от прочих: вонял спиртом, словно потекшая бочка рома, а глаза… Этот лихорадочный блеск в глазах. Только попробуй успеть раньше, гаденыш.

– Танцор, не тормози! – дружеский тычок Бабуры едва не отправил меня в воду. Я сделал несколько шагов по пирсу и понял - земля кружится. От такого открытия, аж присел на корточки, схватившись за деревянный помост. Но мир не отпускало, продолжая шатать.

Народ в шлюпке заржал, а благодушно настроенный Бабура посочувствовал:

– Это оно с непривычки, Танцор, но ничего, скоро отпустит. Пройдись малясь, прогуляйся по городу… Заодно в бордель загляни.

– Но-но, никаких шлюх, Танцор.