— Пап, да я же не про то, — я тоже вздохнул, пытаясь успокоиться.

— И все-таки стоило продать квартиру. Что же ты все один на себя взвалил.

— Пап, из нас двоих с математикой в ладах только я. Поверь, это бы ничего принципиально не поменяло. Там другие масштабы сумм.

— Егор, если я могу что-то сделать… Ты скажи.

Мне, конечно, очень захотелось сказать: «Все, что мог — ты уже сделал». Но у меня все же получилось сдержаться.

— У меня все под контролем. Я все решу.

— Значит, я все-таки тебя сильно подвел.

— Пап, давай пить чай.

Я проводил отца, закрыл за ним дверь и вернулся в комнату. Покосился на компьютерный стол. Нет, сегодня я не готов к осмысленным действиям. Команду предупредил, что у меня форс-мажор, и чтобы до завтра меня не дергали.

Я устроился с ногами на диване, взял в руки телефон. И отложил. Приход отца все же всерьез выбил меня из нормального состояния. Хотя оно и нормальным-то и не было, я все еще не мог, как следует, оклематься после этого балконного приключения с отчетливым привкусом пиздеца. А тут еще батя сверху, вишенкой на торте.

Всякий раз, когда на меня начинало накатывать раздражение от того, что именно мне, стараниями моего батюшки, приходится сейчас разгребать… Или вообще, когда меня посещали мысли о том, какой у меня отец — оторванный от жизни, непрактичный и вообще — слегка, а, может, и не слегка не от мира сего — в эти моменты я старался обуздать свои негативные эмоции одной индейской поговоркой. Она мне в свое время крепко запала в голову. Прежде, чем судить человека, походи год в его мокасинах. У бати моего мокасины специфические. Больше похожие на средневековый испанский сапожок.

Я встал и прошел в прихожую. Там висело настенное зеркало, в него я и уставился. Я похож на отца. Не то, чтобы прямо копия, но определённое и заметное сходство есть. Правда, я выше отца больше чем на голову, а копны густых кудрей мне не досталось — так, только слегка вьются волосы. Отец очень любил находить во мне черты матери. Высокий рост — это в деда по материнской линии. Ярко выраженные математические способности и в целом технический склад ума — от матери. Я же категорически не хотел в себе находить никаких черт от нее.

Как причудливо тасуется колода. Эту фразу я часто вспоминал, когда приходилось думать о своей семейной истории. «Мастер и Маргарита» — одна из немногих прочитанных мною художественных книг. Прочитанных именно осознанно, а не потому, что так надо для школьной программы. Мне кажется, там есть цитаты на все случаи жизни.

В случае со мной, колоду тасовал вусмерть пьяный, а то и обдолбанный крупье. Иначе как все это объяснить?

Отец мой сирота. Детдомовский. Но эти слова не объясняют всех, так сказать, нюансов. Его нашли в мусорном баке, в завязанном пакете, едва пищащего, с неотрезанной пуповиной. Сердобольная женщина, которая его обнаружила, чуть инфаркт не схватила. А врачи потом сказали, что младенец в рубашке родился. Ага, в полиэтиленовой.

Но, в общем, если бы его не обнаружили тогда, то спустя пару минут он бы умер — задохнулся. А если бы не задохнулся — так от кровопотери.

Я, честно говоря, не знаю, зачем все эти детали рассказали отцу, и кому пришла в голову эта светлая прекрасная идея — сообщать такие душераздирающие подробности ребенку — но они были правдой. Отец мой, став постарше, пробрался в кабинет директора детского дома и тщательно изучил свое личное дело. Строки документов подтверждали версию с мусорным баком и всеми остальными деталями — в лучших традициях трэшевых репортажей из сводки городских криминальных или чрезвычайных происшествий. И, да — женщину, родившую и выбросившую новорожденного в мусорный бак, не нашли.

Поскольку находка случилась аккурат в день космонавтики, сотрудники дома малютки решили, что самое подходящее имя для найденного мальчика — Юрий Алексеевич Гагарин. С чувством юмора были люди.

Так в мир пришел Юрий Алексеевич Гагарин. Только не космонавт, а мой отец.

С великим тезкой у моего отца было мало общего. Разве что лицо. Речь не о фотографическом сходстве. Просто у отца такие же ясные глаза и обаятельная улыбка. Только улыбается он редко.

Я вообще удивлен, что он не разучился улыбаться.

О своей жизни в детском доме отец рассказывал мало. Он оттуда два раза сбегал. Думаю, это может заменить рассказы о жизни там. Впрочем, я понимал. Даже в детстве понимал, что жизнь в детском доме вообще не сахар. Зато отец рассказывал о своих странствиях во время двух побегов из детского дома, о том, каких людей встречал. Я слушал и тихо фигел. Судя по его рассказам, время, которое он провел, шатаясь по лесам и полям, ночуя в стогах сена, побираясь у сердобольных деревенских жителей хлебом и молоком, было самым счастливым временем в его детстве. Оба своих побега он совершал в теплое время года, а с наступлением первых осенних холодов его ловили. Или он позволял себя поймать, понимая, что в холодное время года на улице не выжить. С моим отцом ни в чем нельзя быть уверенным точно.