А тот, из-за кого заварился этот сыр-бор, читал в это время Димке космическую сказку.

На следующее утро после бегства из города он, пока Димка спал, ненадолго исчез и появился с двумя огромными мешками в руках. На глазах изумленного мальчишки вытряхнул он из них палатку, одеяла, подушки, полотенца, топор, ножи, котелки и кастрюли, чашки, ложки, поварешки и неисчислимое множество колбас, сыров, круп, хлеба и многое, многое другое. Отдохнувший мальчишка первым делом отрезал себе по огромному куску колбасы и хлеба и начал размеренно жевать, пока Степан раскладывал добычу на траве. Заприметив мыло и зубную пасту с щеткой, он выхватил их из вороха вещей, накинул на плечи полотенце и поспешил к реке. Оттуда, умываясь, как галчонок, посматривал в сторону Степана, который ставил палатку, и временами заливисто хохотал. И было от чего.

Теория легко далась Степану: пользуясь инструкцией и своим чародейством, т. е. незримым наблюдением над людьми, находящимися и за сотни километров от него и в других временах, палатку на земле он разложил совершенно правильно, а вот установка у него не получалась. Не мог он соразмерить силу, с которой бил по колышкам, а может быть специально, чтобы рассмешить Димку, так вел себя. И потому буквально от легкого взмаха ладони уходили колышки по уши в землю, отнюдь не выполняя своей роли и не натягивая края полотнищ. Когда такое происходило, он медленно поднимался, как пингвин взмахивал и опускал руки и виновато смотрел на Димку, отчего тот и заливался смехом, подсказывал и, в конце-концов, пришел на помощь.

С грехом пополам они установили шатер, сложили в него свои запасы, пошли запастись дровами и долго стояли над могилой Кудрявцева, когда путь их пролег мимо нее. «Ничего, ничего, Дима», — похлопал прильнувшего к нему мальчика по плечу Степан. — Такая жизнь. И уж потом, сидя у костра и попивая горячий чай вместе с Димкой («я, конечно, могу не притворяться и вообще ничего при тебе или других людях не есть и не пить, но, думаю, лучше казаться человеком») он высказал свои соображения о том, что делать дальше.

— Я думаю, прежде всего, надо успокоиться, отдохнуть, собраться с силами. В город пока соваться не стоит. Надо разобраться, что там происходит. Твоя семья все равно под наблюдением. И лучше, если мы заранее придумаем, как их вывезти оттуда и где и как спрятать. На это потребуется время, которое у нас как раз и есть, и деньги, которых пока нет, но достанем. Поживем здесь, будто бы отдыхаем, ловим рыбу, загораем на солнышке. Не думаю, что мы вызовем подозрение. А когда или если вызовем — дня через два, через три, пока слух о нас дойдет до наших врагов, — мы отсюда уедем. Тем более надо мной висит тяжелый долг — похоронить Юрия рядом с его родителями. Я не знаю, как мне смотреть в глаза его сестры, — виновато промолвил он, — ведь я его телохранитель. Она так радовалась, что жизнь у нее изменилась к лучшему. И здесь мне нужна будет твоя помощь, Дима.

— Конечно, дядя Степан.

— Зови меня просто Степан, если можешь. Я может быть и велик ростом, но ваш мир знаю мало и разумом скорее как ребенок, чем взрослый человек, каким кажусь. На роль твоего отца я не пригоден — вдруг встретятся те, кто тебя знает, — да и ни к чему такие игры, а дядя или двоюродный брат — выбирай, что хочешь.

Широко и счастливо улыбнулся Димка в ответ: «Я всегда мечтал о старшем брате, большом и сильном. Думаешь легко быть мальчишкой? Всегда надо драться, чтобы на шею не сели. Но только ты меня будешь слушаться. Ладно?»— с надеждой взглянул он на Степана.

— Заметано, брателло, — легонько шлепнул тот его по затылку. — При людях буду.

И ночью у костра, когда зашел разговор о далеких звездах, о том, какая сила родила и вызвала Степана, рассказал он Димке космическую сказку: «Ее написал мой друг Юрий, которого я не смог уберечь».

Космическая сказка.

Давным-давно, никто и не помнит когда, на маленькой планете Эйле, что затерялась в центре Галактики, процветала могущественная цивилизация. Многие тысячи лет созидала она свое счастье и, миновав в борении и муках голод, мор и яростные войны, вышла на бесконечный, как ей казалось, путь справедливости и добра. Молодость пела в жилах поколения, не знающего бед, и к мудрецам, что восседали на высокой горе, пришли однажды юноши и девушки и спросили.

— Много нам слов не надо. Мудрость, как мир, бездонна. Сердце полно отваги, бродят в избытке силы. Просто скажите кратко, как и куда идти нам. В завтра куда дорога?

Печально смотрел в горящие глаза молодых старейший из мудрецов, долго молчал и, наконец, изрек.

— Мрак окружает Эйле. Знания — светоч духа. Память отцов взывает дело отцов продолжить и принести на Эйле весть об устройстве мира.

Мрак окружает Эйле. Братья во мраке стонут. Память отцов взывает дело отцов продолжить и разнести по звездам факел добра и света.

Целей нет выше этих. Вечность наградой будет.

Просты и понятны были его слова, песня зазвучала в ответ, и с песней удалились будущие герои. Ощетинилась вскоре Эйле пиками ракет и выдохнула отважных в Космос.

Шло время. Мириады миль и множество планет, где силой утверждалась справедливость, остались за кормой кораблей. Но все тот же необозримый космос простирался впереди, и не было ему конца и края. Устали и состарились посланцы Эйле в трудах и битвах, в познании мира и его переустройстве и вернулись умирать домой. А там прошли десятки и сотни тысяч лет. Близ горы мудрецов рухнули одряхлевшие корабли, и много дней и ночей вытряхивались из их трюмов свитки и трофеи, так что сравнялась вскоре гора знаний и побед с горою мудрости. И лишь потом разглядели старики, что никто не встречает их и что пустыня вокруг. С высокой горы смотрели они на пустыню и ничего не могли понять, пока не уткнулись, плача, в землю и не прочли на поваленном камне.