Боцману любой ценой нужно было услать рассыльного из вестибюля. Он мешал ему.

Как только Колобок поднялся наверх, Лобода вышел на улицу. У гостиничных дверей молодая темноглазая девушка продавала цветы. Василий Васильевич подождал, когда пройдут люди, и тихо сказал цветочнице:

— Передай Миколе, чтобы подавал немедленно. Гурьянов пусть ждет у Елисаветградского…

Девушка кивнула головой, собрала цветы и пошла в сторону памятника герцогу Ришелье.

Часа через два к Лондонской гостинице подкатила пролетка. Скромный экипаж, ничем не отличающийся от десятков других, только лошадь, запряженная в оглобли, вызывала восхищение. Гладкая, сильная, ухоженная. На козлах сидел рослый парень. Кто-то из прохожих хотел нанять извозчика, но кучер буркнул:

— Занят, — и отвернулся.

Лобода высунулся из двери и тотчас же скрылся. Рассыльного поблизости не было. Наверное, он дежурил у двадцать седьмого номера. Всегда спокойный, рассудительный, хладнокровный, Лобода заволновался. Присутствие филера осложняло положение. Надо было выбрать такой момент, чтобы у гостиницы не оказалось свободных извозчиков. Правда, тут они не стоят подолгу, но все же такой случай не исключается… Операция с посадкой должна занять не более трех-четырех минут. Пока они спустятся, сядут…

Он еще раз выглянул на улицу. Кроме Миколы, гостиницы извозчиков не было. Ну, была не была! Лобода окликнул пробегавшую мимо горничную:

— Гануся, будь ласкова, скажи господину из двадцать седьмого, что их ждет извозчик. Заказывали. Пусть идут.

— Хорошо, дядя Вася.

Лобода почувствовал, как все его тело покрывается испариной.

Прошла минута, другая… Палмеры не выходили. Лобода глядел то на улицу, то на лестницу. Входящие в гостиницу люди затрудняли наблюдение: все время надо было открывать и затворять двери. Вот наконец показались «англичане». Алексей ведет жену под руку. Они смеются, разговаривают как ни в чем не бывало. Молодец, Лешка! Старая школа! За ним идет «красная шапка». Надо во что бы то ни стало задержать его. Вот они подходят. Лобода кланяется.

— За вами, барин, — показывает он через стекло на извозчика.

Палмеры выходят на улицу, во тут в дверь уже лезет рассыльный. Лобода хватает его за пиджак.

— Слушай, Вася, — заговорщически шепчет он. — Есть дело. Иди в ресторан за горилкой, там у меня…

— Да пусти ты меня! Некогда! — пытается вырваться Колобок. Он с ненавистью смотрит на швейцара, но боцман держит его крепко. Лобода весь лучится желанием пропустить чарочку с новым приятелем.

— … там у меня одна бабеха работает. Обещала достать. Куда ты спешишь? Работа не волк, в лес не убежит.

Один глаз на Колобка, другой — через стекло на улицу. Уехали!

— Чего ты заторопился, дуралей? — бросает он вслед вырвавшемуся рассыльному.

Лобода выходит на улицу. Колобок озирается вокруг. Извозчиков нет. Вот умора! Он бегом бросается догонять пролетку. Пустое дело. Лобода облегченно вздыхает. Теперь все зависит от Миколы и его коня. Кучер он первоклассный. Увезет.

Возвращается хмурый рассыльный.

— Уже? А говорил — некогда, поручение…

— Не успел. Господа уехали. Им надо было передать…

— Так как насчет горилки? Сходишь, Вася, в ресторан к Наташе?

— Позже, Василий Васильевич, позже, — машет рукой обеспокоенный Колобок.

Неужели упустил? Куда они поехали? С кем встречались? На эти вопросы капитан Жихарев потребует ответов. Не было бы худа… И все из-за проклятого швейцара с его горилкой! Не задержи он его… Да нет, пожалуй, не в нем суть. На чем бы он поехал за ними? На фиге?

Кучер оглянулся, хлестнул лошадь. Коляска завернула за угол и помчалась по прямой как стрела Пушкинской улице. Ветер свистел в ушах, мелкой дробью стучали копыта по булыжной мостовой.

Прохожие-одесситы хлопали себя по ляжкам, в восторге восклицали:

— О це дает!

Коляска пролетела мимо вокзала на Средне-Фонтанскую и здесь остановилась. Кучер тихо проговорил:

— Сделайте вид, что расплачиваетесь со мной. Идите за тем человеком, который стоит на том углу. Видите? Железнодорожник.

Алек протянул кучеру монету. Экипаж развернулся и помчался в обратную сторону. Железнодорожник пристально глядел на них. Как только они подошли к нему, он завернул в тихий узкий переулок. Алек прочел на табличке: «Елисаветградский». Там было всего несколько домов. На мощенной булыжником улице бродили куры. По обочинам росла трава. Позади домов тянулся длинный забор из ракушечника, отделяющий переулок от железнодорожных путей. Кое-где в заборе были выломаны проходы. Видно, рабочим так было удобнее попадать домой. Они прошли несколько десятков шагов и очутились у небольшого трехэтажного желтого домика с обвалившейся во многих местах штукатуркой и несколькими отдельными входами по фасаду. Железнодорожник постучал в одну из дверей. Открыла им еще не старая женщина с повязанным на украинский манер платком, в расшитой красными нитками белой кофточке.

— Входите, пожалуйста, — сказала она, внимательно вглядываясь в Алека и Айну. — Входите.

Они очутились в просторной чистой комнате. Она напомнила Алеку комнату Кирзнера на окраине Риги. Комод, покрытый цветной скатеркой, фикус, большие портреты в черных деревянных рамках, старенькие гнутые венские стулья. Да, все было очень похожим.

Женщина закрыла дверь на засов. Железнодорожник усмехнулся:

— Ну, товарищ Чибисов, первая часть операции закончена. Познакомимся. Гурьянов Григорий Емельянович.