Здесь искорки рассыпались в воздухе, окончательно исчезнув, а в море возле самого берега показались три невысоких существа.

— Что? — пробормотал себе под нос Холли, разглядывая эту троицу.

Это были очень бледные маленькие девы — со струящимися длинными волосами, в полупрозрачных одеждах до босых пят, и в руках у них были мокрые фартуки, которые носили женщины Корнуолла на картинах прапрапрадеда Холли, Уолтера Лэнгли.

— Помоги нам выжать белье, — пропели девы нестройными тонкими голосами.

— Что? — повторил Холли оглушенно.

Как и любому британскому мальчику, в детстве няня читала ему валлийские легенды — о трех ночных прачках, например, стирающих саваны в море. Встреча с ними грозила как страшными неприятностями, вроде предсказанной смерти, так и неожиданными наградами, тут как повезет. Но сейчас солнце еще не скрылось с небес, да и на старух девы вовсе не были похожи.

Возможно, это были дневные прачки, про которых не сохранилось никаких книг, и как вести себя с ними, Холли понятия не имел.

— Не поможешь? — спросили они, как показалось ему, с ехидством.

— Помогу, — вздохнул он, потому что ну его к дьяволу — отказывать мифическим созданиям, которые все как один отличались сложными характерами.

В ледяную воду лезть не хотелось, а пришлось — лучше простуда, чем все эти похороны.

Фартуки оказались из грубой ткани, выжимать их — не такое уж простое дело. Дыхание немедленно сбилось от холода, в ноги будто миллионы иголок впилось, и Холли едва не заплакал снова, теперь от жалости к себе.

К тому же он поскользнулся на скользких камнях и плюхнулся в воду, отчего постыдно и громко всхлипнул и из последних сил докрутил-таки неподатливые фартуки.

— Теперь, — нежно сказала одна из прачек, — тебя следует наградить, не так ли?

И Холли зажмурился, в ужасе от мокро-ледяного поцелуя с запахом моря.

Больше всего Тэсса опасалась встретить на границе деревни помимо фургона с альпаками еще и специалистов кладбищ Утешения, приехавших разбираться в ситуации с Малкольмом, вышедшем из подчинения. Но то ли ее рапорт дошел до адресатов, то ли начальство не сочло ситуацию важной, а то ли проверяющие не смогли пробиться в Нью-Ньюлин и уехали. Надо будет сказать Кенни, что осада снята, пусть заказывает свои муку и сахар.

Длинный неповоротливый фургон с альпаками стоял на обочине сельской двухполоски, и сопровождающие — трое мужчин — устали, злились и не понимали, как могли заблудиться на ровном месте.

Пришлось садиться за руль их фургона и самой катить к загонам, хорошо, что рядом был Фрэнк, который взялся отогнать пикап обратно.

Поглазеть на альпак высыпал весь Нью-Ньюлин, и процесс их схода по пандусам превратился в настоящее представление.

После похорон каждому хотелось чего-то милого, а ничего более милого, чем альпаки, деревня еще не видела.

Даже Мэлоди перестала на всех дуться и смеялась от восторга, как нормальный ребенок.

Перепоручив животных их новым владельцам — невыносимой Бренде и сварливому Джону, Тэсса рука об руку с Фрэнком направилась наконец домой.

С каких-то пор ей очень нравилось туда возвращаться, замок перестал быть временным служебным убежищем, а стал чем-то бoльшим, родным. Даже немилосердные сквозняки теперь казались теплее и ласковее, а растрескавшаяся штукатурка скрывалась за рисунками Холли, которые тот наносил прямо на стены.

— Теперь мы поедем в Ньюлин? — спросил Фрэнк. — Только вдвоем, как и собирались?

— Да, поехали, — легко согласилась она, — почему бы и нет. Но если Холли увяжется следом — я прогонять его не стану.

— Почему? — тут же помрачнел Фрэнк.

Тэсса подумала. Врать не хотелось, а формулировать свои чувства она не умела, но попробовала, как смогла.

— Мне кажется, обижать Холли — это настоящее зло, — сказала она медленно, — а я и так совершила его достаточно. Холли не такой, как мы с тобой. Ему никогда не доводилось страдать из-за чего более серьезного, чем нехватка клубники в организме. Я люблю тебя за все твои раны, ты знаешь. Мне кажется, что каждая из них сделала тебя ближе мне, — тут она остановилась и положила ладонь на левую щеку Фрэнка, прикрыв старые шрамы.

Его глаза засияли в ответ, и не было ничего зверского в обычно сердитой физиономии — только болезненная надежда.

— Мне нравится, когда ты говоришь «мы с тобой», а еще больше — что ты любишь меня, — хриплым низким голосом ответил Фрэнк и вдруг засмеялся, неумело, неуверенно, почти робко.

Тэсса хотела было объяснить, что это не в том драматически-раскаленном смысле, как было у Малкольма с Вероникой. Она могла бы точно так же сказать, что любит купаться голышом в море или любит, допустим, Фанни, ведь та славная и добрая, как иначе.