Внутри меня бушевала такая буря, что было больно дышать. Во рту кипели тысячи слов, но ни одно из них плеснуть в лицо подлеца я не успела.

— А это мой тебе дар, принц, — вдруг проговорил князь. — Носи с удовольствием.

Кощеевич звонко щёлкнул пальцами — и на голове у принца вдруг выросли загнутые золотые рога.

— Что?! — взревел тот, ощупывая их руками.

— Так дары тебе делать ты не запрещал. Наслаждайся, — с ледяным равнодушием пожелал князь.

Ворота вдруг приоткрылись, и я выдохнула то единственное заклинание, что запомнила:

— Отступись, отвернись да прочь отседова катись!

Слова взорвались в холодном вечернем воздухе яркой вспышкой, и помолодевший принц кубарем выкатился из ворот, сгребая собою снег. Князь с любопытством поднял бровь и спустился с крыльца. Распахнул одну из створок до предела, и перед нами открылся чудесный вид. Проламывая себе путь через кусты, Евпатий Егорыч колесом катился прочь, оставляя за собой траншею в снегу.

Захлопнув ворота, хозяин дома перевёл на меня взгляд непроницаемых чёрных глаз, и я поняла, что пощады или спасения не будет. А ещё внутри сворачивалось какое-то гадкое чувство или даже предчувствие, назвать которое я пока не могла.

— Эдак он ещё долго катиться будет, — хмыкнул вдруг князь. — До самого Трипятого ханства. А там его хорошо встретят, надо только весточку послать, чтоб подготовились к приёму дорогого гостя.

— Мне очень жаль, что я побила посуду в вашем доме. Я просто…

— Психанула? — заломил бровь князь.

— Скорее хотела привлечь ваше внимание. Привлекла?

— Привлекла, — с едва уловимой насмешкой согласился он. — Такое ещё никому в голову не приходило. Кавардак, кстати, ждёт. Потому что если я сказал, что будешь убирать сама, значит, будешь, Маруся. А ещё я усилил охрану и объявил тебя в розыск с очень высокой наградой. Настолько высокой, что любая кочка теперь тебя обратно ко мне приведёт. Так что можешь не тратить силы на новый побег.

Вариантов у меня действительно не осталось. Нужно теперь как-то с этим злодеем договариваться. Попробовать изобразить паиньку?

— Хорошо. Ну так я пойду, уберусь? А потом поговорим.

— А потом поговорим, — согласился князь, и в страшных глазах вдруг заплясали бесенята. — Если у меня будет настроение. Тебе же ещё и наказание положено. Бить горшки я не запрещал, а вот уходить со двора — да.

Я сощурилась, оценивающе глядя на развеселившегося Кощеевича.

— И что за наказание?

— Сюрприз будет. Любишь сюрпризы, Марусь? Я вот очень. Проснулся с утра, а тебя во всём тереме нет. И холодрыга стоит, потому что ты окно за собой не закрыла. Чем не сюрприз? А следом мне весточку шлёт принц. Ещё один сюрприз. Я пока тебя ждал — столько вариантов наказания перебрал, аж сам собой загордился. Фантазия у меня, Марусь, очень хорошая. Так что ты иди, убирайся. Поешь заодно, чтоб силы были. А там посмотрим, что дальше будет.

Глубоко вздохнув, я развернулась к воротам задом, а к терему передом, как положено сказочной девице. Лучше пойду, пока Кощеевичещё какую-нибудь гадость не придумал. Весёлый князь, конечно, лучше мечущего чёрные искры из глаз, но чувствовала я, что наказание мне не понравится. Что ж с этим тираном делать? Может, охмурить?

Тут мой взгляд упёрся в скромно замершего посреди двора Раджу.

— Ой… а ты чего тут остался?..

Конь посмотрел на нас с князем и покаянно проговорил:

— Вы — то, что вы делаете, а не то, что обещаете сделать.

— Что?.. — удивлённо посмотрела я на скакуна, не понимая, что он имел в виду.

Ну и жисть — аж в горле ком!

Нет сочувствия ни в ком!

Вот сыщу лесок поглуше

И устроюсь лесником!..

— Здоровый человек не издевается над другими. Мучителем становится перенесший муки, — укоризненно вздохнул Раджа и копытом топнул для ясности.

— Чего это он? — заинтересованно спросил князь, подходя поближе.

— Это он переживает, — пояснила я и погладила белую морду с бархатистым тёмно-серым носом.

— Что без принца остался?

Конь отрицательно замотал головой, а потом выдал:

— Отсутствие смысла в жизни играет критическую роль в этиологии невроза. В конечном счёте невроз следует понимать как страдание души, не находящей своего смысла...

В словах звучала такая горечь, что сердце сжалось.

— Плохо тебе было с Евпатием Егорычем? — догадалась я.

Раджа жалобно пырхнул, и по его морде потекли огромные лошадиные слёзы. До меня внезапно дошло, что «дурное дело», о котором говорил конь — это не воровать пленницу у Кощеевича, а меня предавать. Ему не хотелось этого делать, но принц заставил.