— Возвращайся снова, дорогой гость! — ласково и с улыбкой пожелал ему в спину Харсдад.

Схватив меня за руку, принц потащил за собой.

— Раджа нас ждёт на постоялом дворе. Пойдём.

И мы пошли. Никакого плана у меня пока не было, я и сама не могла точно сказать, почему вздумала сбегать от принца. Просто не доверяла ему и хотела на эфемерную свободу, хотя ежу понятно, что без денег, связей и знания мира долго я бы не протянула.

— Ты пока в покоях посидишь, а я дела кое-какие доделаю и вернусь, — сказал Евпатий Егорыч, проводив меня в светлицу. — Еда на столе. Пяльцы на подоконнике. Не скучай, Маруся.

Стоило ему уйти, как на душе полегчало.

Я заперлась изнутри, села на кровать и уронила лицо в ладони. Совсем я запуталась. И то нехорошо, и это плохо. И с князем как-то гадко получилось, и принц вызывал у меня одно лишь недоумённое отвращение. Надо было оставаться в тереме! Может, не всё ещё потеряно было… А теперь Кощеевич посчитает меня недоговороспособной истеричкой и будет прав.

Достав из-за пазухи зеркальце, посмотрелась в него и спросила:

— Свет мой зеркальце, скажи, я могу желание новое загадать?

— Можешь, — ответило оно.

— Хочу домой вернуться. Не могу я тут… Это ж всё какой-то бред, а не жизнь. И чем дальше, тем этот бред нелепее и страшнее…

— Это желание не можешь загадать. Давай другое. Ну… хочешь, брюнеткой тебя сделаем?

— Не хочу.

— Ну… хочешь сапоги-скороходы?

— Тоже не хочу. Зачем они мне?

— И то верно… — закручинилось зеркальце. — Коли идти некуда, есть ли разница, с какой скоростью ты умеешь ходить?

В общем, я прижала зеркальце к груди и разревелась. Так в слезах и уснула.

Ближе к вечеру меня разбудил стук в дверь.

— Всё готово! — обрадованно сообщил Евпатий Егорыч. — Можно выдвигаться!

— Хорошо.

Мы вышли во двор, где нас ждал переступающий с ноги на ногу Раджа. Я сначала было подумала, что он нервничает, а потом вдруг поняла: да он пьян в умат! Было б у него две ноги, а не четыре, свалился бы в снег. А так — расставил их пошире и балансирует.

— Дурное ты дело задумал, Евпатий, — заплетающимся языком проговорил он. — Да и Кощеич никогда тебе этого не простит…

— Есть мне до него дело! — хмыкнул принц в ответ. — А ты конь, твоя задача — скакать, а не морализаторствовать.

— Сопьюсь я с тобой, — икнул Раджа, и мне почему-то стало его жалко.

— Куда мы… как он нас повезёт… — попыталась возразить я, отступая, но матёрый принц с неожиданной ловкостью и силой меня поймал и усадил на седло, а затем запрыгнул сам, куда резвее, чем делал это раньше.

Раджа перешёл с места в карьер с такой скоростью, что у меня аж сдуло вуаль, но её успел поймать Евпатий Егорыч.

На этот раз облаков на небе не было, и мы скакали по вечерней воздушной глади, а звёзды проносились мимо яркими росчерками. Несмотря на потрясающе красивую картинку, происходящее мне откровенно не нравилось, но никакой альтернативы не было.

И почему зеркальце не может вернуть меня домой?!

— Накинь, — вернул мне шаль на голову всадник, когда конь замедлился, а мы стали резко снижаться.

— Ох, и дурное дело… — пробормотал Раджа, а потом вдруг выдал: — В основе всех психических заболеваний лежит нежелание испытывать заслуженное страдание.

Снова цитирует Юнга? Протрезвел, что ли?

Конь вдруг ударился копытами о землю, и ровно перед нами отворились ворота.

Бесшумно ступая по притоптанному снегу, мы въехали во двор.

Евпатий Егорыч сдернул меня с седла, а потом откинул вуаль. Перед глазами у меня всё поплыло.

— Вот она, как и договаривались, — подтолкнул он меня к стоящему на уже знакомом крыльце князю. — С тебя три яблока. И, как обещал, ни преследовать, ни мстить, ни проклинать меня ты не будешь.

— Не буду, — ледяным тоном пообещал князь, глядя только на меня, и от этого взгляда подкашивались ноги. — Ты же говоришь, что сударыня Маруся добровольно со двора ушла.

— Добровольно, — довольно подтвердил Евпатий Егорыч.

— Тогда держи, — хозяин тёмного терема кинул принцу три яблочка, и тот ловко их поймал, засунув одно сразу в рот и с хрустом его разжевав.

Я посмотрела на того, кто умудрился предать меня дважды. Действительно умён, ничего не скажешь. И красив, подлец. Его черты постепенно преображались, становясь всё более молодыми и привлекательными.

— Ты на меня, Марусь, так не смотри. Не хватило мне трёх яблочек-то. Но ты это… не грусти. Смерть твоя на благое дело пойдёт. Целый мир спасёшь. Ты не только о себе думай-то, но и о других иногда!