А ещё я скучала по Радже. Прочитала столь горячо любимого им Юнга и прочувствовала ту боль, что несчастный конь вкладывал в свои слова. Он был прав. То, что нам нужно, находится там, куда мы меньше всего хотим смотреть. Вот только я осознала одну очень простую и одновременно сложную вещь: злополучное «там» всё это время было во мне. И теперь оно саднило внутри, с каждым вздохом причиняя всё больше и больше боли.

Мне снились сны. Отчаянно яркие и невыносимо прекрасные. В этих снах всё было по-другому, и Влад был другим, и я сама рядом с ним была другой. Не высмеивала, а смеялась. Не влюблялась, а любила. Не жалила, а лелеяла.

Каждое пробуждение было как предательство разума. И я осознала ещё одну странную вещь: неважно, насколько вторична реальность, если ты в ней счастлив. По сути, каждый из нас живёт в своём вымышленном мире, отличающемся от миров окружающих людей. Эти миры сталкиваются, идут внахлёст и даже порой растворяются друг в друге, но они никогда не идентичны. Мир у каждого свой. И я теперь была заперта в том, который выбрала сама.

Но кто мне был виноват? Никто.

Зачёт я так и не сдала, даже не пошла просить о пересдаче. Разумеется, меня отчислили. Разумеется, меня это не волновало. Разумеется, мать не могла не высказаться на эту тему. Высказывалась так, что противопожарные сирены позавидовали бы. Орала долго и со вкусом, думаю, вся многоэтажка теперь была в курсе моего провала.

Трель дверного звонка ненадолго заставила мать замолчать, и она, зло чеканя шаг, рванула в коридор. Распахнула дверь и уставилась на раздражённого соседа по лестничной клетке.

— Слушайте, я понимаю, что дело не моё, но сколько можно орать? — скривился он. — Высшее образование — не гарант ни счастья, ни успеха, ни профессиональной востребованности. У меня вот его нет, работаю штукатуром, получаю хорошие деньги, семью люблю. Ну отчислили Марину вашу, ну не конец света же!

— Да что вы лезете не в своё дело? — прошипела мать.

— Вы это дело сделали моим, потому что орёте, как невменяемая. Время уже девять вечера, а мы детей не можем под ваши крики уложить. Надо же такую глотку лужёную иметь! Вы в рыночные зазывалы не думали податься? — саркастично спросил сосед, но ответа не получил.

Дверь захлопнулась ровно перед его носом, надеюсь, он успел отскочить. Но так или иначе появление незваного заступника сбило основное пламя скандала, и дальше мать говорила уже тише:

— Иди работай, раз даже учиться не в состоянии. Я для тебя всё сделала, всё! А ты только и умеешь, что в телефоне торчать. Даже учёбу не потянула, потому что мозгов нет.

— Интеллект наследуется по материнской линии, — ответила я, не поднимая глаз.

Ох, как это её разъярило!

— Я хотя бы ни у кого на шее не висела, всю жизнь всё сама!

— Да? А бабушка говорила, что когда я родилась, она брала декретный отпуск, чтобы ты могла продолжить учёбу, и содержала нас обеих несколько лет, пока ты на работу не вышла, потому что стипендию тебе не платили. Но это, наверное, не считается. Мам, слушай, я устала от скандалов. Вот честно — устала. Нет у меня на них больше сил. Работу я уже ищу, но попадаются только какие-то мутные схемы, сетевые маркетинги или должности помощника администратора в интим-салоне.

— Так туда и иди, — надменно хмыкнула мать. — Тебе без образования теперь только на панель.

Я прикрыла глаза и глубоко вздохнула. С момента моего возвращения всё шло наперекосяк, и не только у меня. Словно все вокруг сговорились массово трепать друг другу нервы. Люди словно враз забыли, что такое доброта и поддержка, и ставили целью укусить друг друга побольнее.

— Я думаю пойти на курсы при швейной фабрике, видела, что там даже стипендию платят на время обучения, а потом сразу трудоустраивают... Я им вчера написала и резюме отправила. Завтра позвоню, если ответа не придёт.

— У тебя есть месяц на то, чтобы начать платить половину коммуналки и отдавать деньги за продукты, — сказала мама с такой мстительностью, будто я специально не платила коммуналку с рождения, из одной только вредности, и теперь настало время за это страдать.

— Ладно, — сказала я.

И нет, дело не в том, что мне не хотелось работать. Не хотелось вообще ничего. Ни вставать с постели, ни есть, ни краситься, ни разговаривать с подругами, ни даже мыть голову. Но я кое-как сгребала себя в кучку и заставляла выходить из дома.

А потом свыклась. Говорят, проводили эксперимент: двум обезьянам делали больно, у первой была кнопка, которая прекращала боль, а у второй — нет. Когда у первой убрали кнопку, она сошла с ума, а вторая со временем притерпелась. Может, врут? Зачем кому-то проводить настолько бесчеловечный эксперимент? В любом случае у меня кнопки не было, поэтому я каждое утро с мясом отрывала себя от кровати и шла учиться в цех.

Шить мне нравилось, но не так и не в таких условиях. В цеху было жутко холодно, градусов пятнадцать, если не меньше. Постоянно мёрзли пальцы. Оборудование — старое, но рабочее. Контингент — сомнительный. Из молодёжи только я и ещё одна девчонка, Маша, остальные — взрослые женщины с самыми разными судьбами, подчас тяжёлыми. Чем больше времени мы проводили бок о бок, тем чаще они жаловались на безнадёжность и беспросветность жизни. Даже Маша, которой, казалось бы, не о чем было печалиться, и то периодически впадала в уныние. Но иногда и весело бывало. Особенно когда начинали мужиков обсуждать. Ох уж эти разговоры про бывших. Слушаешь, краснеешь, а оторваться не можешь — интересно же!