43. Ж. А. Леблон. Проект образцового дома для застройки Петербурга. 1718 (?) год

Стремление обеспечить новой столице «правильную» застройку «сплошной фасадою», чему Петр 1 придавал огромное значение, вызвало к жизни типовое проектирование. «Генерал-архитектор» Леблон (рис. 19) и работавший первоначально под его началом, а затем сменивший его Доменико Тре-зини разрабатывают типовые схемы планов и фасадов домов для «подлых», «можных» и «благородных». Воспроизведенный на рисунке фасад относится к классу последних.

Имея по фасаду около 16 м, двухэтажный особняк обладает несомненно выраженным чувством достоинства за счет строгой симметрии решения и некоторой нарядностью благодаря сложной форме высокой кровли и обрамлению чердачных окон, изображающих мансардный этаж. Из-за тихого сопротивления застройщиков, не желавших расставаться со старинной манерой жилищного строительства, нехватки материалов и недостаточного числа мастеров программа «образцового строительства» не была выполнена ни при жизни Петра I, ни при его наследниках. Однако идея строгого регулирования жилой застройки и особенно уличных фасадов домов сохранилась, и при Александре I неуклонно проводилась в жизнь в работе «Комитета строений», возглавлявшегося испанским инженером на русской службе Августином Бетанкуром

«В области моды и вкуса, как угодно, находится домашнее убранство или меблировка. И по этой части законы предписывал нам Париж. Штофные обои в позолоченных рамах были изорваны, истреблены разъяренной его чернию, да и мирным его мещанам были противны, ибо напоминали им отели ненавистной для них аристократии. Когда они поразжились, повысились в должностях, то захотели жилища свои украсить богатою простотой и для того, вместо» позолоты, стали во всем употреблять красное дерево с бронзой, то есть с накладною латунью, что было довольно гадко; ткани же шелковые и бумажные заменили сафьянами разных цветов и кринолиной, вытканною из лошадиной гривы. Прежде простенки покрывались огромными трюмо с позолотой кругом, с мраморными консолями снизу, а сверху с хорошенькими картинками, представляющими обыкновенно идиллии, писанные рукою Буше или в его роде. Они также свои зеркала стали обделывать в красное дерево с медными бляхами и вместо картинок вставлять над ними овальные стекла, с подложенным куском синей бумаги. Шелковые занавеси также были изгнаны модою, а делались из белого коленкора или другой холщевой материи с накладкою прорезного казимира, по большей части красного, с такого же цвета бахромою и кистями. Эта мода вошла к нам в конце 1800 года и продолжалась до 1804 или 1805 года. Павел ни к кому не ездил и если б увидел, то, конечно, воспретил бы ее как якобинизм». Автор, разумеется, не сочувствовал ни Великой Французской, ни иной революции, но симпатии к той смеси «рококо» с «павловской» мебелью, что была сменена российским вариантом так называемого стиля Директории, достигшего расцвета между 1795 и 1799 годом, в нем не усмотришь.

Вкусы Вигеля - решительно на стороне «ампира» эпохи Александра I, который в то время, когда писались мемуары, считался уже решительно устаревшим: «…Позолоченное или крашеное и лакированное дерево давно уже забыто, гладкая латунь тоже брошена; а красное дерево, вошедшее во всеобщее употребление, начало украшаться вызолоченными бронзовыми фигурами прекрасной отработки, лирами, головками медузными, львиными и даже бараньими. Все это пришло к нам не ранее 1805 года и, по-моему, в этом роде ничего лучше придумать невозможно. Могли ли жители окрестностей Везувия вообразить себе, что через полторы тысячи лет из их могил весь житейский их быт вдруг перейдет в гиперборейские страны? Одно было в этом несколько смешно: все те вещи, кои у древних были для обыкновенного, домашнего употребления, у французов и у нас служили одним украшением: например, вазы не сохраняли у нас никаких жидкостей, треножники не курились, и лампы в древнем вкусе, со своими длинными носиками, никогда не зажигались…»

44. А. Г. Григорьев (?) Дом Рясовской. Москва. 1833 год. Фасад

Застройка центральной части Москвы после пожара 1812 года (см. рис. 21) осуществлялась под строгим контролем комиссий и комитетов, состоявших из архитекторов, но подчиненных непосредственно Министерству полиции. Дворянству было «пристойно» придавать значительность даже скромным жилым домам за счет непременной пристройки декоративного портика. Фасад здания считался принадлежащим не столько самому дому, сколько улице и, главное, сословию. Выстроенный на Пречистенке (ныне улица Кропоткинская) особняк надворной советницы Рясовской - «строение деревянное жилое одноэтажное с третными антресолями на каменном фундаменте с покрытием кровель железом» - весьма типичен для своего времени.

Внешние габариты особняка - 16x12 м при высоте 4 м, его внутреннее устройство достаточно сложно (восемь комнат в первом этаже и шесть в антресольном), но это никак не отражено на уличном фасаде. За ним - традиционная анфилада: угловой зал, центральная гостиная с печами по двум углам, парадная спальня. Кухни и чуланы перемещены в подвал. По внешнему виду дома невозможно угадать, что, согласно объявлению о сдаче внаймы недавно выстроенного дома, его можно было использовать и в качестве доходного с подразделением на две или четыре квартиры - разорившееся дворянство искало источник новых, уже городских доходов

Ко времени зрелого Пушкина и юного Гоголя в гостиные и спальни входит стиль в общем-то буржуазный, спокойный, словно центрированный вокруг слова «уют». На всю Европу этот стиль распространился уже не из очага революции, Парижа, а из центра временно торжествовавшей реакции - Вены, откуда родом и его название: «бидермайер». Вот, кстати, почему квартира Пушкина, обставленная более чем скромно, в это время не вызывала такого недоумения, какое вызвала бы она в излюбленное Вигелем время «ампира».

То, что к 40-м годам прошлого столетия было характерно только для Петербурга, ближе к концу века стало универсальным, распространилось на Москву и центры губернских городов, хотя северная столица по-прежнему задавала тон. Всем памятны жуткие, угрюмые подвалы, «черные» лестницы, внутренние дворы, где проходила по преимуществу жизнь героев Достоевского. Менее драматический, но не менее трагичный бытописатель тогдашней России Н. С. Лесков так, например, открывает рассказ «Павлин», опубликованный впервые в популярнейшей «Ниве» в 1874 году: