Но известие о смерти отца, в тот день было не единственным ударом судьбы. В тот же день меня лишили матери. Официально записали в сироты.

Если подробно рассказывать, то до полудня в наш дом ворвались люди в черных комбинезонах. Не церемонясь, они схватили мать, повалили ее на пол, связывая ее по рукам и ногам. Я тогда в отчаянии, бросился на одного из тех, что удерживал мать, зажимая ей рот, и укусил его за ухо. Я с такой силой вцепился в его ухо, что откусил кусок его уха, кровь хлынула ручьем. Помню до сих пор тот тошнотворный, соленый, теплый и в тоже время притягательный вкус крови. Укушенный взревел от боли и гнева и, схватив меня за ворот швырнул, бия о стену. Я тут же потерял сознание. Пришел в себя я уже только тогда, когда с режущей болью, запястья стянула, тонкая веревка.

Озираясь по сторонам, я увидел, что мама уже надежно связана и ее рот заткнут кляпом. Один из нападавших сорвал ковер, висевший на стене и, расстелил его возле матери. Мой рот еще не был заткнут и я, закричал, зовя на помощь. Укушенный зажимая ладонью пострадавшее ухо, тут же подскочил ко мне и пнул меня в живот, я замолк, задохнувшись, свернулся калачиком. Не дав отдышаться, в рот мне запихали, какую – то пыльную тряпку.

Потом …

Адуи замолк, сглотнув предательски подступивший ком к горлу. Nэин молчала.

Небо прекратило ронять на землю мелкие капли дождя. Поднявшийся ветер, стал разгонять тучи.

Выдержав почти пятиминутную паузу, Адуи продолжил, – Потом маму завернули в ковер. Это был последний раз, когда я видел мать.

Меня тоже завернули, в половик, что лежал у входной двери. И потом вынесли из дому. Вынесли и понесли по улице как ковер и половичек, никто ничего и не заподозрил. А кто, что и заподозрил, видимо, предпочел сделать вид, что ничего не заметил.

Я чуть не задохнулся в этом половике. Куда унесли меня, я не знаю. Высвободив и развязав, меня зашвырнули в комнату без окон, без какой-либо мебели, только серые, грубо отштукатуренные стены. И то я их видеть мог, только тогда, когда молодой, прыщавый парень, с горящим факелом в руках, заходил ко мне, в очередной раз, принося еду. Оставляя миску с едой, он уходил, запирая дверь, и я снова оказывался один на один с темнотой и холодом.

Не знаю, сколько они там меня продержали. Наверно там я и свихнулся, с тех пор меня часто, стали называть, «полоумный звереныш».

Сошел ли я с ума, или стал иным, одно знаю точно, тогда и там пятилетнего мальчугана не стало, он умер во тьме, и во тьме появилось нечто иное.

Как – то раз дверь отварилась и вместо уже привычного прыщавого парня, приносящего еду и горшок для нужд, вошла добрая пожилая женщина. Она забрала меня и отвела в маленький, но очень чистый, светлый домик. Дороги до него, я не видел, глазам было больно, после темноты.

Добрая бабушка, отмыла меня, накормила всякими вкусностями. Постоянно щебетала добрые, ласковые слова. Она стала ухаживать за мной, заботится обо мне.

Но почему – то я совсем не запомнил ее лица. Если бы я помнил, я бы знал, как выглядит доброта. Так окруженный вниманием, лаской и заботой, я до осени жил в этом маленьком домике с красными ставнями. Чуть ли не каждый день, я сам себе обещал, что завтра же сбегу, но так и не сбежал. А в последний день лета за мной, пришли двое: мальчик лет одиннадцати, во всём сером и офицер, в сверкающих на свету доспехах. Он – то мне и объявил, что я зачислен в курсанты Красной Академии и мне, должно явиться к месту моей учебы, и теперь уже и моего нового дома.

Так я стал курсантом Красной Академии. Ну, тебе известно, что такое Красная Академия.

– Нет, но ты можешь сейчас пока не рассказывать, – возразила Nэин.

– Ты, что не бывала в Готере?

– Можно и так сказать.

– Хм. Не понял? – Адуи помолчал, ожидая ответа, но Nэин не отвечала. Пауза затянулась. Эта манера общения свойственная Nэин, уже начинала раздражать. Возмущаться Адуи не стал. Он толерантно относился к странностям других, потому как и сам был странен, его самого мало кто понимал и принимал таким какой он есть. И может статься, что у нее есть причины отмалчиваться.

Адуи вздохнул и продолжил свой рассказ,– После первого года обучения, скучая по родителям и прошлому, я первый раз попытался сбежать, в детской надежде найти своих родителей. Но побег не удался. (Адуи усмехнулся). Мне даже не удалось выбраться за территорию академии. А вот наказали меня так, что еще год, мне не хотелось предпринимать ни каких попыток бежать. В семь с половиной лет я вновь попытался убежать. В этот раз я бежал ни от тоски по родителям, а бежал я, прочь от надоевших до противного порядков, учебы, от формы и казарм, от всех этих бесконечных попыток вбить в меня устав и Правила офицера его Величества. Но и вторая попытка не увенчалась успехом. А вот через полгода я разодрался с дежурным по казарме, потом к нам добавились еще ребята. Это была жуткая драка. Один из участников драки погиб, в общем – то это я его убил. Испугавшись, я бежал. И благодаря всё тем же обязательным, ежедневным тренировкам, мне удалось сбежать. Но оказавшись в городе, я растерялся, за годы учебы я уже успел отвыкнуть от всего связанного с городской жизнью. Проболтался я так пять дней, а на утро шестого попался на воровстве в хлебной лавке. Городские охранители передали меня, обратно педагогам академии. Грозили, что отчислят из академии и отправят в ссыльный Проклятый район. Но видимо, за меня сверху заступились, (теперь – то я знаю, кто был это).

Конечно же, эта выходка не обошлась без серьезных дисциплинарных взысканий. А вот убийство почему – то замяли совершенно, будто и не было этой трагедии. Хотя чему тут удивляться, погибший мальчик, как и я, был сирота, так чего поднимать бучу, наживать проблем, руководство академии сделало вид, что ни чего не произошло, так проще всего.

С тех пор ко мне ребята, как и я курсанты стали относится с опаской и считать еще большим психом, чем раньше, в общем, друзей у меня поубавилось.

Учился я в ту пору не лучшим образом.