Я собирался попросить служащего гостиницы разбудить меня в семь тридцать утра, когда увидел Миранду. Она сидела за одним из многочисленных столиков в длинном коридоре возле лобби и листала журнал.

– Я на секунду поверила, что ты все-таки решил сбежать. Поэтому ждала. Я больше никогда не выпущу тебя из виду.

Вместо ответа я просто обнял ее.

– Я думал…

– Идиот! – выдохнула она. Потом смягчила тон: – Но ты меня нашел.

Я протянул молодому человеку на ресепшене свою кожаную папку, и мы вышли из отеля.

– Ты обещал мне ужин.

– Ужин так ужин.

– Куда ты обычно ходишь после лекций?

Я назвал ресторан. Она знала это заведение, и оно ей нравилось. Нас посадили за тихий угловой столик; вина было в избытке, и, хотя оно оказалось не лучшего качества, нам удалось осушить целую бутылку. Позже, гуляя, мы снова прошли мимо моего старого дома. Я посмотрел наверх и увидел, что в окне третьего этажа горит свет.

– Больно? – спросила она.

– Нет.

– Почему нет?

«На комплименты напрашиваешься?» – спросил я ее взглядом и улыбнулся.

Она достала свой большой фотоаппарат и принялась фотографировать здание и мое окно, где горел свет.

– Как думаешь, что он делает там, наверху?

– О, я не знаю.

Но подумал я вот что: молодой человек наверху ждет, все еще ждет. Откуда ему было знать столько лет назад, что ты еще не родилась? Зимними вечерами, когда я готовил на верхнем этаже и время от времени смотрел в окно кухни, я ждал, но в мою дверь всегда стучался кто-то другой. На семинарах, зажигая сигарету – а в те годы это можно было делать, – я ждал, что ты откроешь дверь. В переполненном кинотеатре, в баре с друзьями – везде я ждал. Но не мог тебя найти, и ты никогда не приходила. Сколько вечеринок я посетил, и все продолжал надеяться, что случайно встречу тебя, и иногда почти думал, что встретил, но всякий раз это была не ты; тебе тогда было два года, и, пока мы заказывали по второму коктейлю, родители читали тебе вторую сказку на ночь. Как водится, часики тикали. В конце концов я перестал ждать, потому что перестал верить, что ты забредешь в мою жизнь, потому что больше не верил, что ты существуешь. Все остальное в моей жизни случилось: мисс Маргутта, мой брак, Италия, мой сын, моя карьера, мои книги, – но ты нет. Я перестал ждать и научился жить без тебя.

– А чего ты так отчаянно хотел все эти годы?

– Кого-то, кто знал бы меня изнутри, в общем, себя в твоем обличии.

– Давай зайдем, – сказала она.

На мгновение я подумал, что она хочет подняться наверх, и с ужасом представил, как мы потревожим жильца, который теперь живет в моей квартире.

– Лучше не надо.

– Я имею в виду в подъезд.

Не дожидаясь моего ответа, она открыла большую стеклянную дверь.

Я сказал ей, что теперь, почти тридцать лет спустя, в подъезде по-прежнему привычно пахнет кошками, плесенью и гниющей деревянной облицовкой.

– Подъезды никогда не стареют, разве ты не знал? Встань здесь, – сказала она, снова принимаясь меня фотографировать. Она все время пятилась, чтобы я влез в кадр, а меня прямо притягивало к ней.

– Ты сдвинулся с места.

– Миранда, – наконец произнес я. – Ничего подобного со мной никогда не происходило. И вот что меня пугает…

– Что на этот раз?

– Я мог опоздать на поезд и так и не узнать, каким мертвым был всю жизнь.

– Ты просто боишься.

– Но чего?

– Того, что завтра все это может разлететься по ветру. Но это не так.

И теперь, стоя в старом подъезде, запах которого я так хорошо знал, я хотел рассказать ей о том, как странно снова оказаться здесь и почувствовать, что все годы посередине были просто ничейной землей с мелкими, тривиальными радостями – словно ржавчиной на моей жизни. Я хочу соскрести ржавчину, начать здесь все сначала и заново прожить с тобой всю жизнь.

Вслух этих слов я не произнес и просто стоял, не шевелясь.

– Что такое? – спросила она.

Я покачал головой и вместо ответа процитировал Гете, изменив одно местоимение:

– До сих пор все в моей жизни было лишь прологом, лишь промедлением, лишь времяпровождением, лишь потерей времени, пока я не узнал тебя[11].

Я все приближался и приближался к ней, и она опустила фотоаппарат. Она знала, что я ее поцелую, и вжалась спиной в стену: «Целуй меня, просто целуй». Я обхватил ее щеки руками и прижался губами к ее губам; поцеловал сначала нежно, а потом со всей страстью и желанием, которые пытался подавить с обеда, когда смотрел, как она споласкивает тарелки, как наклоняется над рыбным прилавком, разговаривая с продавцом, – уже тогда мне хотелось поцеловать ее лицо, шею, плечи. Я думал, что вспомню девушку, которую целовал много лет назад в этом же подъезде, но вспомнил только неубиваемую вонь заплесневевшего коврика. «Подъезды никогда не стареют. И мы тоже, – подумал я. – О, но все-таки мы стареем. Мы просто не взрослеем».

– Я знала, что так будет, – сказала она.

– Как так?

– Не знаю, – ответила она, а мгновение спустя прибавила: – Еще.

И оттого, что я отреагировал недостаточно быстро, она притянула меня к себе и, не сдерживаясь, поцеловала, так широко открыв рот, что я замер от изумления. Она сжимала мое лицо обеими руками и вдруг совершенно неожиданно обхватила одной рукой мой твердеющий член.

– Я знала, что понравлюсь ему.

Мы покинули мой старый дом и прошли вдоль прилавков уличных торговцев, которые, казалось, никогда не ложились спать. В переулках все еще бродило веселье, и мне приятно было видеть радостных гуляк, переполненные рестораны и enoteche, энотеки, все с инфракрасными обогревателями.