Тельма видела ее.

Искристую.

Белую.

Оживший лед, не иначе… она залюбовалась сложным рисунком ее, и даже испытала сожаление, что не способна просто прикоснуться к этой силе, попробовать ее на вкус.

Это был бы вкус полыни.

И еще — крепкого кофе… и быть может, самую малость — перемерзшей рябины, той самой, что росла в Веринг-Хай, третьем по счету приюте. Рябина была старой и высокой, и до ветвей ее, увешанных красными гроздьями, было сложно добраться.

Но голод — лучший стимул.

И было время, когда та самая рябина, покрытая ледяной коркой, являла собой лучшее из лакомств.

…сила уходила в тело.

Сквозь тело.

И Теодор сдался. Он сел на стул и сгорбился. Бессильно опустились плечи, и руки повисли, и Тельма, здесь, в воспоминаниях, она нисколько не боялась его. Напротив, тянуло подойти, прикоснуться.

Успокоить.

Но она лишь позволила себе завершить работу.

— Она сама… — Тельма первой нарушила молчание и огляделась. — Она сама… себя… получается, что действительно сама?

Мэйнфорд качнул головой. Вот он не выглядел озадаченным, скорее уж уставшим… какой день кряду на ногах? Ведь устает дико. И почему ей именно сейчас думается о нем и этой его усталости?

И еще о льдистой силе.

…у силы нет оттенков. Все — индивидуальное восприятие… оно вообще любит шутки шутить.

— Не получается, — Мэйнфорд пинком выдвинул пуфик на центр комнаты. — Сама да не сама… док, глянь-ка на коробочку. Что скажешь?

Джонни, до того стоявший тихо, верно, опасавшийся движением или, Бездна упаси, звуком разрушить ткань воспоминаний, шевельнулся. Он наклонялся медленно, будто воздух вокруг него стал густым, и Джонни приходилось преодолевать немалое его сопротивление.

Он с трудом дотянулся до флакона.

В последний миг убрал руку, но лишь затем, чтобы платок достать. Правильно, вряд ли на этом флаконе что-то есть, но порядок осмотра должен быть соблюден.

— Теридоксин…

— Его и вправду прописывают от сердца?

— Да… для стимуляции работы…

— А если здоровый человек примет? — продолжал допытываться Мэйнфорд, но руки не убрал. Хорошо, что не убрал. А его сила другая, горячая, огненная… и наверное, поэтому они с Теодором друг другу не понравились.

Визуализация антагонизма.

Если сделать раскладку, то наверняка окажется, что сила их имеет обратные вектора воздействия. Редкое явление. Достойное того, чтобы быть запечатленным в какой-нибудь заумной статейке.

— Смотря сколько принять… если одну-две таблетки, то сердечный ритм засбоит, но выровняется.

— А если с полдюжины?

— Не знаю. Я ничего подобного не слышал. Если теоретически… то он расширяет энергетические каналы миокарда. Улучшает питание. Способствует большему приливу энергии… превышение дозы… — он задумался, повернув баночку боком. Открыл. Вытряхнул таблетки на ладонь. — Превышение дозы… сильное превышение… экстремальная стимуляция. Больше энергии. Шире канал. Но есть пределы… превышение пределов приведет к спонтанному прорыву… или схлопыванию. Однозначно — нарушению циркуляции силы… у человека с даром возможна компенсация за счет спонтанного выброса…

Он подошел к столу и, выбрав из таблеток одну, положил на зеркальце. Из нагрудного кармана появилась складная лупа.

— А у человека, лишенного дара… это как увеличивать давление внутри двигателя при заблокированных клапанах.

— Двигатель разорвет, — Мэйнфорд наблюдал за доком с явным интересом.

— Да… сердце… скорее всего просто откажет. Но, как мне кажется, первичная реакция наступит не со стороны сердца… мозг… конечно, мозг… теридоксин считается миотропным препаратом, но он же является и нейролептиком… да… основа очень похожа… такая же у тоофена. Им лечат легкие расстройства… бессонницу, скажем, вызванную дисбалансом энергообмена. Усталость… неплохой стимулятор, хотя и устаревший… интересное решение.

— Док!

— Что? — Джонни отвлекся от таблетки. — Простите… конечно… передозировка тоофена вызывает гипервозбудимость. Приступы агрессивности. Или апатию… длительный прием ведет к энергетическому истощению, поэтому его сейчас сняли с производства. А вот теридоксин… теридоксин при схожих свойствах разрешен. И рекомендован. Надо будет написать…

— Напишешь. Синтия, — напомнил Мэйнфорд, и весь научный пыл Джонни испарился моментально. Он точно вспомнил, что держит в руках не просто решение логической задачи, но лекарство, которым отравилась его невеста.

— Если она приняла его… странно, конечно, но… ее мозг отключился бы первым. Глубокий обморок. А потом и остановка сердца… милосердная смерть.

— А что странного?

Тельма не мешала. Как на ее взгляд, странного в этой истории имелось с избытком. И оглядываясь на прочтенное воспоминание, она отмечала все эти странности.

Разговор по телефону.

Фразы эти, будто украденные из радиоспектакля о несчастной любви. Картинные слезы. Картонные позы. И эта истерика, которая отпустила Синтию слишком уж быстро.