Я не произношу этого вслух, потому что не знаю, что будет с ней, если я признаюсь. Все может стать еще хуже.

— Не думаю, что со мной что-то не так, — осторожно говорю я вместо этого.

Она вяло улыбается.

— Твой отец всегда говорил то же самое.

Я не знаю, что на это ответить. Поэтому наливаю воду в чайник, чтобы заварить ромашковый чай. Иногда после него мама чувствует себя лучше, но это не всегда работает. На этот раз, думаю, чай не поможет.

— Я не знаю, что делать, — шепчет она.

Я ставлю чайник на плиту.

— Я заварю чай, — говорю я.

Мама смотрит прямо перед собой. Ее лицо обмякло, рот приоткрыт, словно она забыла, как использовать мышцы лица.

— Я больше так не могу. Просто не могу. Но я не могу оставить тебя одну.

Я замираю. По спине бегут мурашки.

— Ты уезжаешь?

Она не отвечает.

— Не оставляй меня, пожалуйста, — говорю я.

Она поднимает голову, на ее лице странное выражение. Потом она улыбается.

— Не волнуйся, родная, я никуда не уеду.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

В уголке левого глаза появился нервный тик. Я замечаю непроизвольное сокращение мышцы под кожей. Оно происходит урывками и длится несколько минут, затем утихает на полчаса и начинается заново. Не знак ли это приближающегося психического расстройства?

Шанс сидит на спинке кресла, обивка которого изрешечена проколами от когтей. Я сижу на диване, ем руками сухие шоколадные хлопья из коробки и смотрю старый выпуск «Космоса». Обычно эта передача помогает мне справляться с тревожностью: если вспомнить про бескрайность Вселенной, собственные проблемы кажутся незначительными, — но сегодня это не помогает.

Прошла неделя с тех пор, как я потеряла работу. Я заполнила сотни анкет, но мне до сих пор никто не перезвонил. У меня осталось несколько последних коробок хлопьев, но на счету ни гроша, и, несмотря на регулярную уборку, моя квартира покрыта мышиной кровью, перьями и птичьими экскрементами. Сейчас уже не преувеличением будет сказать, что я живу в режиме биологической опасности. Я распыляю по квартире хвойный освежитель, чтобы замаскировать запах.

Я снова опускаю руку в коробку, но внутри ничего не нахожу. Я вытряхиваю коробку, собирая последние крошки со вкусом шоколада, и облизываю ладонь. Чувствую себя отвратительно. Я сама отвратительна. Но я не могу выбросить ценные калории. У меня уже начали проступать ребра.

Внезапно в дверь громко стучат. Я подпрыгиваю, Шанс резко поворачивает голову в сторону двери.

— Мисс Фитц?

Это миссис Шульц, хозяйка квартиры. Ее зычный голос разрывает тишину.

— Мисс Фитц, можно с вами поговорить?

Я проглатываю крошки, не пережевав до конца. Они комом застревают в горле. Я, разумеется, знаю, о чем хочет поговорить миссис Шульц. Она уже записала мне три голосовых сообщения об арендной плате, которые я оставила без ответа, потому что мне нечего ей ответить, — по крайней мере, из того, что помогло бы выйти из сложившейся ситуации. Ответ «меня уволили, потому что я боролась за права животных» вряд ли вызовет у нее симпатию к моему бедственному положению.

Она стучит снова.

— Я знаю, что вы там. Я так и буду кричать вам или вы все-таки откроете дверь?

Я смотрю на Шанса. Если она его увидит, меня моментально выселят.

— Нет.

Она на мгновение замолкает. Когда снова начинает говорить, ее голос звучит резче и доходит почти до визга.

— Вам что, кажется, что это какая-то шутка?

— Нет. Я просто не хочу открывать сейчас дверь. Я… — я запинаюсь, пытаясь найти оправдание. — Я не одета.

Это правда.

Она низко и тяжело вздыхает и бормочет что-то неразборчиво, затем снова говорит громко:

— Вы ведь знаете, что просрочили арендную плату?

— Да.

Шанс переступает, сжимая и разжимая когти. Я хватаюсь за подлокотник: «Пожалуйста, только не начинай кричать».

— Так у вас есть деньги?

— Нет, — я сглатываю. Мне нужно дать ей какое-то объяснение, иначе она не отстанет. — Меня уволили из зоопарка. Но я скоро найду другую работу. Я каждый день рассылаю резюме. — Даже если я оставляю какие-то поля незаполненными, это все равно считается. — Я найду деньги. Мне просто нужно немного времени.

Она долго молчит.

— Я даю вам время до конца месяца. После этого вам придется искать себе новую квартиру. Все понятно?

Горло сжимается. Я несколько раз сглатываю слюну, чтобы его смягчить.

— Я поняла.

— Хорошо, потому что я не шучу. — Она замолкает. Затем спрашивает: — Что это за запах?

Я смотрю на измазанные белым газеты и кучку лоснящихся мышиных кишок рядом с ножкой кофейного столика.

Обычно у меня плохо получается врать спонтанно, но по телевизору идет реклама «Буррито-мании». Мультяшный буррито пляшет и ухмыляется, а кадр сменяется тарелкой с энчиладой, плавающей в чем-то оранжевом. В приступе вдохновения я говорю: