— Эй, давай быстрее! — кричит кто-то. — Я уже пятнадцать минут тут стою!

Я дергаюсь и роняю кусок курицы на пол.

Телефон в офисе снова звонит. Я не знаю, где Линда. Духовка пищит, это означает, что то, что находится внутри, готово, но нет времени пойти и достать это. В воздухе повисает запах горелого печенья. Руки начинают трястись, и мне сложно достать нужную сдачу из кассы.

В «Хайкори-парке», когда у меня бывали эмоциональные перегрузки от людей или шума, было довольно просто найти уединенное место, где я могла взять себя в руки. Здесь же негде спрятаться, нет воздуха.

Все начинает расплываться, я двигаюсь на автопилоте. Клаки, цыпленок-талисман, щерится на меня с плаката на стене. Его лицо плывет, глаза выливаются из глазниц, словно потекшая краска. А может, это мои мозги поплыли. Люди в глазах мерцают и искажаются, словно я смотрю на них сквозь кривое зеркало, а стены плавятся в красно-желтый вихрь. Череп превратился в эхо-камеру, искажая каждый звук. Кто-то кричит. Потом уже кричат многие. Я проваливаюсь внутрь себя.

Тело движется само, пока я перелезаю через стойку и проталкиваюсь сквозь толпу к дверям. Собственное быстрое дыхание эхом звучит в ушах, заглушая внешний шум. Когда наконец голова проясняется, я сижу, сжавшись в комок, за мусорными баками среди промокших, мятых комков вощеной бумаги.

Через несколько часов я возвращаю форму, и Линда платит мне наличными за одну-единственную вечернюю смену. Тридцать пять долларов.

Вернувшись домой, я обнаруживаю на полу записку: «Несколько жильцов жаловались на странный шум из вашей квартиры. Они сказали, что похоже на звуки животного. Как вам известно, животных держать ЗАПРЕЩЕНО. Пожалуйста, НЕМЕДЛЕННО разберитесь с этим. Если я получу хотя бы еще одну жалобу, вам придется СЕГОДНЯ же заплатить за аренду».

Очень много больших букв. Обычно это дурной знак.

Когда я открываю дверь, Шанс сидит на своем обычном месте, на спинке дивана. Он наклоняет голову и кажется почти озадаченным. Он приоткрывает клюв, как будто собираясь меня о чем-то спросить, но вместо этого просто произносит: «Гу-рук». Мне внезапно хочется крепко обхватить его и зарыться лицом в перья, но, вероятнее всего, Шанс меня за это просто расцарапает.

Я падаю на стул.

Я знаю, что нужно делать. Мне нужно отвезти его в реабилитационный центр для диких животных, туда, где он будет по-настоящему в безопасности. Рассчитывать, что Шанс заполнит пустоту в моей жизни, нечестно по отношению к нему.

— Мне нужно отпустить тебя, — шепотом говорю я.

Он зевает и чистит перышки на груди. Ястребам не ведома сентиментальность.

Я медленно протягиваю к нему руку. Он уставился на меня блестящим медным глазом. Между нами проходит искра понимания. Спокойно, словно он уже несколько раз это делал, он спрыгивает мне на руку и обхватывает ее сильными пальцами. Когда я сажаю его в переноску, он не сопротивляется.

Мысли и чувства Шанса, может, и отличаются от моих, но у меня нет ни малейшего сомнения, что его внутренний мир так же богат и сложен, как у любого человека. В каком-то смысле, который я не могу выразить в словах, мы одинаковые.

По дороге он на удивление спокоен и тих.

Я везу его в Эльмбрукский центр дикой природы, он находится довольно близко, а у персонала там безупречная репутация. Но все равно я чувствую, будто бросаю своего друга. Если бы я жила в одном из этих фильмов, типа «Освободите Вилли» или «Мысли о свободе», а у Шанса были бы целы оба крыла, я бы просто заехала в ближайшее поле и выпустила его на свободу. Он бы полетел в лес под вдохновляющую музыку. Но в реальности все менее радужно.

Я заезжаю на парковку рядом с Эльмбрукским центром дикой природы, который находится в маленьком здании из желтого кирпича, окруженном лесом. Я пишу имя Шанса на клочке бумаги, прикрепляю его между прутьев на дверцу и несу клетку через парковку ко входу. Сквозь оконное стекло я вижу, как за стойкой сидит администратор, уставившись в компьютер. Я ставлю клетку рядом с дверью и стучусь несколько раз. Женщина поднимает голову, но прежде чем она успевает увидеть меня, я оборачиваюсь и бегу обратно к машине. Когда она выходит на порог и поднимает клетку, я уже уезжаю.

Грудь болит.

Так лучше для Шанса. Мне бы радоваться, но я не рада. Я потеряла Стэнли, работу, а теперь… хочется что-то сломать.

В голове высвечивается картинка — та дурацкая табличка в зоопарке «Хайкори», которая советует посетителям не «очеловечивать» животных, приписывая им чувства. Я всегда мечтала, как однажды вырву ее и сломаю.

Что же меня сейчас останавливает?

Опускается ночь. Уличные фонари мерцают желтыми кругами сквозь сгустившуюся темноту. Машины проплывают мимо, словно привидения.

Я паркуюсь в нескольких кварталах от входа и иду в зоопарк «Хайкори». Там никого, и он, конечно, закрыт. В зоопарке только одна камера наблюдения — более сложную систему он просто не может себе позволить, — и ее легко обойти. Я перелезаю через проволочный забор, окружающий территорию.

Я бреду по темным дорожкам. Пантера провожает меня взглядом желтых круглых глаз, отражающих свет. Гиены снуют в своем вольере, навострив уши.

Табличка на обычном месте.

«Довольная? Грустит? Злится? Наделение животных человеческими чувствами называется…»