За ночь температура в отсеке скатилась до нуля, и Туровцев порядком окоченел. Спать-то он спал, но это был какой-то ненастоящий сон. Только под утро дремотное оцепенение сменилось забытьем, таким глубоким, что сквозь него не сразу пробились сотрясавшие лодку длинные звонки боевой тревоги.

— Вставайте, штурман, — услышал он голос Горбунова. — Нельзя спать, когда на корабле тревога. Это не принято.

Митя вскочил в ярости. Он нисколько не сомневался, что ни в городе, ни на рейде тревоги нет и командир объявил учебную.

— Черт бы его драл, — бормотал Митя, одеваясь. Спросонья он плохо видел и качался, как пьяный. — Сам не спит и другим не дает…

Наспех зашнуровав ботинки, он выскочил в центральный пост и увидел дежурного старшину Солнцева. Солнцев стоял у трапа, задрав вверх голову и приплясывая.

— Эй, на мостике!

Мостик не отвечал.

— Что случилось, Солнцев?

Старшина вздрогнул и обернулся.

— Да ничего, товарищ лейтенант. Что-то долго копаются.

— А как долго?

— Минуты две прошло.

— Две — это еще не край.

— Это верно, что не край. Я другого боюсь: вдруг сигнал не сработал?..

Он не договорил. С мостика приоткрылся люк — воздух в лодке заколебался. Зычный голос сигнальщика радостно завопил:

— Внизу!

— Есть, внизу! — так же радостно отозвался Солнцев.

— Порядок! Чешут сюда.

Люк со звоном захлопнулся. Митя зажмурил глаза и увидел: темная набережная, снежные дюны на месте тротуаров. Вот из-под глубокой, черной, как устье нетопленной печи, арки ворот показался первый бушлат, за ним второй, третий…

Отдаленная глухая дробь — бегут по деревянным мосткам, гулко грохнула сталь — кто-то спрыгнул на палубу. Мягко отошла крышка люка, и воздух опять качнуло, в ушах легонько хрустнуло…

— Осторожно, товарищ лейтенант!

Митя посторонился — и вовремя. Две длиннейшие матросские ноги вылетели из горловины, как снаряд из орудийного канала, и на резиновый коврик соскочил Филаретов. За ним ворвался вихрь снежинок. Следующий был Каюров, за ними посыпались остальные. Граница тоже соскользнул вниз, как по канату, не касаясь ногами перекладин, но не рассчитал и растянулся. Поднимаясь, он посмотрел на Туровцева злыми глазами.

На этот раз Горбунов даже не делал обхода, через минуту после того, как все разбежались по местам, он скомандовал отбой тревоги, а еще через тридцать секунд был дан сигнал «побудка». Таким образом выяснилось, что командир украл у Мити меньше пяти минут сна. Спать больше не хотелось, и было немножко совестно.

За чаем Горбунов сказал:

— Соловцов просится обратно на лодку. Клянется, что никогда — ну и так далее… Какие будут точки зрения?

Сказано было это нарочито безразличным тоном. «Не хочет влиять», — подумал Митя.

— Соловцов, конечно, фрукт, — Каюров вздохнул, — но я бы все-таки… А впрочем, молчу… — оборвал он сам себя, заметив, что Митя хмурится.

Все посмотрели на Туровцева. Митя продолжал хмуриться.

— У нас же нет штатных мест.

— Даю вводную, — сказал командир. — Предположим, есть.

— Не знаю, Виктор Иваныч. Не лежит душа.

— Почему?

— Какой-то он наглый, расхлябанный…

— Неверно. С наглецой, но не расхлябанный. И хороший рулевой.

— По-моему, он больше подходит для сухопутья, — проворчал Митя. — На корабле таким типам негде развернуться…

— Негде-негде, а вот поди ж ты — очень привязан к кораблю.

— Факт, — сказал доктор. — Ты видел, Василь, сколько он на себе приволок? Целый мешок консервов. Я чуть в обморок не хлопнулся, когда увидел.

Каюров не удержался и присвистнул.

— Откуда?

— С Ханко. Говорит, при эвакуации можно было брать, сколько влезет. Я думаю — не врет. Ты соображаешь, что такое в осажденном городе шестнадцать банок мясных консервов?

— Жизнь человека, — буркнул механик.

— Жизнь в жестянках.

— Шутки в сторону, вам известно, сколько стоит нынче банка консервов?

— А разве ее можно купить?

— Святая наивность! В нашем доме живет один художник. Недавно он отдал за банку рыбных консервов и килограмм хлеба хорьковую шубу.

— Я бы таких сволочей — не художника, конечно…

— Мысль ясна: к стенке? Слушай, старпом, а что, этот художник — действительно тот самый?..

— Так точно. Будете жить как в музее. Доктору особенно полезно — он ведь никогда не был ни в Русском, ни в Эрмитаже.