глазами беды. Гусиные лапки глазных морщинок. Серая шерстяная юбка ниже колен. В тон ей

свитер, прикрывавший тонкие руки и средние по величине груди. На шее крупные

пёстрые неяркие бусы. Тонкие длинные пальцы с рябью чуть морщинистых кистей. На правом безымянном пальце толстое обручальное кольцо. На левом – серебряный перстень с крупным коричневым камнем.

Врач и медсестра ушли пить чай, оставив меня с женщиной наедине. Случай мне виделся не простым. Женщина жаловалась на блуждающие боли там и сям. Она указывала на места груди и живота, куда с большим напряжением можно спроецировать орган. Сидя на терапевтическом приёме, я не думал о психиатрии, пройденном на прежнем курсе. Женщина рассказала о трагической гибели мужа месяц назад, при праздновании 8 марта. Сидели на кухне, выпивали. Никого, кроме. Из-за пустяка, нетрезво выскочившего слова, разыгралась нелепейшая ссора. Она толкнула мужа. Он упал спиной на закрытую стеклянную кухонную дверь. Проломил стекло. При падении порезал сосуды под коленками. Она пыталась остановить кровотечение самостоятельно, перевязывая коленки полотенцами. Захмелевший муж мычал, быстро слабел. Женщина вызвала скорую помощь. Приехали, они говорят, быстро. Я так не считаю. Отвезли мужа в реанимацию. Он умер от потери крови, от артериального кровотечения. Сейчас женщина не спит. Вновь перебирает ситуацию. Чувствует себя виновной перед дочерью, мужем, людьми.

Врач и медсестра долго не возвращались. Я сбегал вниз, в помещение персонала. Ухмыляясь, терапевт села на стол. Поставила женщине диагноз ОРВИ на основании найденных выделений из носа. В моё отсутствие женщина плакала. Дополнительно к противовирусным препаратам назначила травяные таблетки для сна. Когда женщина ушла, терапевт пояснила мне, что диагноз ОРВИ предпочтительней даже при эпидемии гриппа. Потому что и при эпидемии гриппа возможно ОРЗ или ОРВИ. Неосложнённые варианты последних заболеваний не подразумевают выписку больничного листа. Женщина преподавала в университете, в данном случае на больничном и не настаивала. Её знали. В течение месяца она приходила не первый раз. Я постигал нюансы профессии. Испуг, беспомощность, сама женщина. Смутное подозрение диагностической ошибки не выходили из головы. Когда через неделю, мне предложили навестить кого-либо из пациентов на дому, я попросился к той женщине. Врач переглянулась с медсестрой и согласилась.

Я предупредил о визите по телефону. Пациентка не видела смысла в нашей встрече, но согласилась принять меня, раз необходим контроль состояния здоровья. Ехать не пришлось, дом Надежды располагался напротив центральной поликлиники. Элитная кирпичная многоэтажка. Я прошел мимо человека в штатском, записывавшем всех вошедших и вышедших, а также номера и марки въезжавших и выезжавших автомобилей. Я предъявил ему паспорт. Из – под моего короткого пальто выглядывал белый халат. Этого оказалось достаточным, чтобы не предъявлять удостоверение медработника. За шлагбаумом находился просторный двор с наземной парковой, я увидел арку и пандус парковки подземной. Дом представлял шестнадцатиэтажную башню с одним подъездом. В вестибюле за двумя дверьми, открывшимися мне после разговора с консьержем, за стеклом сидел полицейский. Он спросил меня, куда я иду и зачем. Тоже попросил паспорт, записав данные в журнал, как ранее человек в штатском на проходной у

11

шлагбаума.

Поднявшись на этаж, я оказался ещё перед одной дверью. Слева на стене – три звонка, справа – один. Я позвонил. Мне открыли. От плеч до пят – тёмно-синий узкими серебряными стеблями трав. Попросили подождать в прихожей. Я снял пальто, повесил на крючок длинной настенной вешалки, надел поверх демисезонных туфель бахилы. Значительную часть прихожей с обоями кофейных тонов занимал чёрный рояль с откинутой крышкой, зубасто выставленными клавишами. Меня провели на кухню, размером с комнату, что я снимал. Пациентка переоделась в юбку, блузку и джемпер, чуть ли не те же, в каких приходила на приём. Мы сели напротив. Я

пересел ближе для измерения давления. Давление оказалось в порядке. Стояла давящая тишина.

Я спросил, одни ли мы дома. Да, одни. Дочь в школе. Мне предложили чай с вареньем на выбор. Пациентка налила чаю. Долго рассказывала о необычном сорте байхового чая. Поинтересовалась, как проходит практика. Я ответил, что практика заканчивается через неделю. Всего две недели. Какие ещё будут практики? По хирургии, акушерству и гинекологии, провизорская… Что это? В частности, летом в полях собирать лечебные травы? Надежда коротко рассмеялась, показав ровные белые зубы меж аккуратно неброско накрашенных губ. Звучало напряжение натянутой струны. Я старался не пролить чай на халат, не обляпаться вареньем. Тонкие разрисованные чашки. Севрские что ли? Кем вы хотите стать? Психиатром. Совсем необычно. Почему же необычно? Психиатров много. Не все хорошие. Я сама обследовалась в областной психиатрической больнице по поводу депрессии в связи со смертью мужа. На терапевтическом приёме об обращении за психиатрической помощью не прозвучало. Так положено в сложившихся обстоятельствах. Я посмотрел на злосчастную кухонную дверь. Её восстановили. Стекло заменили мозаичным пластиком. Здесь она толкнула мужа, он упал, потом умер. Карие глаза Надежды расширялись, заполняли зелёные стены кухни, где висели на гвоздиках дурацкие черпаки и половники. Мне надо положить свою руку поверх её. При исполнении служебных обязанностей! На практике! Женщина, как минимум, на двадцать лет меня старше. А если она расскажет? Напишет жалобу? Прямо сейчас позвонит в охрану? Закричит? Я полечу из института. Второго случая не будет! Я уже неделю не спал из-за этой Надежды. Набравшись отваги, я положил руку в белом халате поверх горячей кисти пациентки. Простят меня боги! Она не думала, не готова. Кисть Надежды едва дрогнула, подержала мою ладонь и выскользнула. Надежда сказала, что мне надо учиться, жить. Я просил записать мой телефон на случай нужды в докторе. Надежда не забила номер в телефон. Я написал в углу салфетки авторучкой. Получилось криво. На другой салфетке я написал адрес. Кровь прихлынула к кружащейся голове. Образец почерка! Меня выставили.

Смерть. Меня влекла в Надежде угадываемая загадка смерти. Возрастом и случаем она причастилась. Она коснулась занавеса. Гусиные лапки уголков глаз. Тонкая бледная кожа кистей, под ней синие трепещущие жилки. Когда Надежда сгибает кисти к тылу, поддерживая острый подбородок, умея иронично слушать, словно подбадривая, что дальше, ври ещё, складки усиливаются. Выдающая возраст шея, прикрытая крупными бусами, высоком воротом джемпера или блузки, за которыми морщины. Надежда худая. У худых складки сильней. Мы умрём. Мы неминуемо умрём. Ляжем в землю или на стол анатомички. Какая разница? Мы ничего не почувствуем. Нас выключат, как выключают свет. Мы позировали, сэлфились у трупов в анатомичке. Печенье во рту, скальпель у живота трупа. Глупая улыбка в торжествующий телефон. Неизвестный отрезал половой член у трупа, засунул в рот. Труп лежал в главном зале, на видном месте. Кто сделал, не нашли. В наказание, за двойки и прогулы, заставляли вымачивать трупы в полутёмном подвале анатомического театра, курнать свежие тела баграми в формалин ванны. Что случится после смерти? Встретят ли нас ангелы или демоны? Кто угодно, хоть черти. Жить даже в наказании. Мы привыкли жить. Мне двадцать лет. Я уже успел жениться, родить дочь. С дочерью не встречался, живя через остановку. Я плохой, но я хочу

12

жить, любить, чувствовать любовь, делать путь наверх. А неумолимый эскалатор жизни несёт меня в подземку метро. Не сойти, не выпрыгнуть. Разве на фонари? Но и путь в обратку, в рождение, тоже к смерти. Мы закольцованы. Надежда наверняка к этому относилась иначе. Она страдала, её лечили. Вылечили? Она помнит. Она сказала: на этой кухне. Я помню. Маленькая иконка на зелёной кухонной стене среди половников и полотенец. Почему прихожая коричневая, а кухня зелёная? У вдовы нелады со вкусом? Или у покойного мужа? Соломенная вдова. Милетская вдова. Весёлая вдова. Она должна сломаться. Надо ждать звонка. Свидетельница смерти наверняка позвонит мне, ещё живому. Она старше, она умрёт раньше. Не факт в

человеческой лотерее… Надежда не позвонила.

11

Ю сунул во внутренний карман свидетельство собственности на тело и прыгнул в капсулу. Сначала он полетел не туда, подвела мысль, через долю секунды он повернул в Энтеббе. Здесь он должен встретиться с У, который тоже занимался небытием. Тот уже прилетел. Приветливо обнял коллегу. Ю изучающе смотрел на человека, удивительно копировавшего его. Тот тоже афрокитаец и sheman. Обоим около тридцати после модификации, пятнадцать из которых посвящены небытию. Ю больше занимался теорией, а У практикой. У совместно с Линдой Майер разработал прибор, позволявший по акцидентальной атмосферной флюктуации с определенной долей вероятности прогнозировать появление невещественных протуберанцев. Впрочем, многие считали прибор У и Майер профанацией, не допуская проявление нематериального в материальном.