18

мне тогда еще не исполнилось восемнадцати, хотя физически развитой, я лгал, что старше. Она похоронила отца, умершего от рака. Навязчиво вставала перед глазами сцена, как на кладбище она бросилась в вырытую для другого человека могилу рядом со свежезасыпанной ее отцу. Лена, ровесница Лена из института коммунального хозяйства сразу за нашим медом. Чуть дальше элитный дом с ее роскошной квартирой на четвертом этаже. Она будто ненароком заходила в областную библиотеку, где я проводил многие вечера. Мы шептались за старинным читальным столом под лампой с зеленым абажуром. Перед Леной лежала книга по профессии, передо мной – “Параллельные жизнеописания” Плутарх или “Аттические ночи”. Заколдованное ускользнувшее время, песок, посыпавшийся сквозь пальцы. Я свиньей ходил с Ленкой по магазинам, выбирая зимние сапоги, и так и не купил. Хорошие сапоги стоили четыре стипендии, но я скаредничал, не на стипендию я жил, а на шикарную помощь родителей. Трое моих джинсов стоили, как пять ее зимних сапог. Не то, и не так. Упущенные дороги жизни. Я мог

стать порядочным волгоградским врачом, а стал бездельником, заплатил одиночеством за распутство. Ленка вышла замуж за другого, родила. Она жила в самом центре. Мать имела связи. А я вот-вот закончу институт и поеду по распределению в деревню.

Надя встретила меня в коротком расписанном павлинами халатике. Из-под него обворожительно выглядывали худые стройные бритые ноги. Маленькие безлифчиковые груди топорщились мордочками заблудших козочек. Моря зеленых глаз. Тонкая кожа с гусиными

лапками по-над висками, легкие морщинки, как зыбь на прозрачной воде, на лбу. Длинные

наклеенные выкрашенные по фэнь-шую разноцветные ногти. Тонкая белая сигарета в ногтях. Золотая цепочка на зыбкой вздрагивающей шее. Мятые тапки. Полумрак настенной лампы на кухне. Токайское вино в высоких хрустальных бокалах на столе, где преодолевал робость полгода или полтора года назад. Иконка со Спасителем. Зачем? Мы обречены. Бутерброды с осетриной. Желание как отравление под вопиющую пошлость. Не надо так много читать хороших книг, Сорокин. Они не идут тебе впрок. Ты рожден для грязи. Немыслимые извращения, публичный секс – твои кумиры, воплощенная вавилонская блудница.

Надя села мне на колени. Мой член встал, рвался из штанов до боли. Надежда повела меня в спальню, которую я ещё не видел. Посередине стояла двуспальная белоснежная постель с откинутым бордовым покрывалом. Стены и потолок зеркала. Надежда притянула меня к себе. Я упал рядом. Откинул халатик, стянул щелки – трусики. Надежда раскинула ноги, чтобы в зеркале потолка мне явились ее гендерные принадлежности. Волосатая пизда, занимавшая в моей возбужденной желанием фантазии более положенных 6 % тела. Меня бросило на нее. Я кончил, еще раз кончил. Я шел на рекорд, бросив двенадцать палок. Сперма иссякла. Подрагивал натруженный член. Надежда и целовала, и лизала, и сосала. Она засовывала палец мне в задницу. Скакала поверх наездницей. Ложилась боком и свешивала ноги с постели, чтобы я овладел ею полусидя. Изображения в зеркалах множились. Ебая одну, я ебал многих. Я видел впихнутыми мне в мозг розовые альвеолы ее сосков, распухшие от часового минета губы. Секс продолжался часа четыре, или всю ночь. Забрезжившее утро мы встретили на мятых мокрых постелях, в повисшем запахе семени и вагинальной смазки. Встав, мы пили кофе на кухне. Надежда во вчерашнем халатике сидела у меня на коленях. Я смотрел на угловатые коленки ее, натруженные, красные. Мой член подрагивал, снова пытался встать. Чашки с кофе у нас в руках дрожали. Надежда повернулась ко мне спиной и отдалась, положив стареющую голову на стол среди кусков торта на тарелках на клетчатой скатерти.

Надежда объяснила зеркала спальни желанием вернуть расположение покойного мужа, изменявшего ей с казашкой – психологом. Наше же счастье – отсутствием дочери, отправленной к бабушке на ноябрьские каникулы. Как такой женщине можно изменять?.. Я присматривался к морщинкам под свалявшимися от блуда черными крашенными волосами, пытался заглянуть за защиту бирюзовых глаз. Глаза изменили цвет. Не линзы ли? С одной стороны, я без меры

19

увлекся Надей, с другой, странное чувство ополаскивало меня. Физически я не испытал ничего нового. Я кончал, как мог кончить с последней шлюхой, допускавшей до близости за бутылку портвейна. Но отличие существовало. Не физическое различие. Я дорожил Надеждой как человеком. Я ебал человека, личность?.. Надежда, как мне казалось, не предавалась рефлексии. Будто бы наполнилась счастьем. Она доверилась. Сидела рядом светящаяся, улыбающаяся, натуральная, ну, кроме ногтей, цвета волос и линз, и, возможно, еще чего-то, неизвестного мне.

Пришло время уходить. Надежда выглянула в коридор, потом выпустила меня, чтобы не столкнуться с соседями. В коридоре на меня смотрела видеокамера, а внизу сидел полицейский, записывавший в журнал всех вошедших и вышедших.

16

Опять ожидание, теперь до Нового года. Абонент – не абонент. “… вне зоны действия сети. Пожалуйста, позвоните снова”. Пурга беспорядочных половых связей. Юрка заражен гонореей. Он относит повестку в вендиспансер заразившей его подруге. Не того она ждала. Я иду за компанию “сдаваться “. В вендиспансере нам устраивают "провокацию”, засовывая в уретру какие- то штыри. Мой член встает и, кажется, проглотит штырь. После женщина – венеролог, восьмидесятилетняя морщинистая еврейка, рекомендует съесть селедки и выпить пива, дабы

выявить неявные симптомы. К ней самой и ее советам мы с Юрой относимся иронически. В ночном профилактории диспансера подрабатывает санитаром наш одногруппник Бугор. Сюда, если некуда, мы таскаем блядей с Грядки (Набережной) и Брода (улицы Ленина). Пьем спирт, и ебем их на стульях под плакатами “Остерегайтесь сифилиса!” (ну и СПИДа) и “Сердце – не проходной двор”. Не нам давать подобные советы! Мы начинаем в пивной, продолжаем в “Остраве”. Там на втором этаже свадьба. Невеста блюет себе на фату, валится с женихом под пальмы в бассейн. Упившийся машет синим паспортом, кричит, что он американский гражданин и бьет всех подряд. Юрка танцует быстряк с какой-то тридцатилетней изношенной девицей в резиновых сапогах. Нас спасает от нее полиция. У нее сифилис. Она сбежала из венерологического отделения областной больницы. А мы чуть не ушли с ней в предлагаемый строительный вагончик. Уходим с кем-то еще. Мимо Управления МВД и цирка выходим на обрыв Царицы. Девицы вручают нам дамские сумочки. Шатающейся пьяной походкой пытаются спуститься вниз к узкой реке, держатся за кусты. Мы слышим скольжение, крик. Всматриваемся в темноту за обрыв. Ни движения, ни звука. Вешаем сумочки на выступ столба и уходим.

Надежда не отвечает на звонки и смс. Приближается Новый год. Встречать его не с кем. Я ухожу в распутный загул. Юре из Новороссийска привозят “траву”. Мы вызваниваем телку, которая тащится от “Беломора”. Курим на этаже в соседнем с Юриным доме. Вышедший покурить мужик унюхивает анашу. Просит угостить. Мы делимся. Юра и мужик с девкой торчат, меня, по обыкновению, не берет. Мужик, как мы предполагаем, возвращается в квартиру. Расписываем девчонку на двоих на подоконнике. Ожидая очереди, я заметил в пролет лестницы давешнего мужика, драчившего двумя этажами ниже. Мы не собирались с мужиком, годившемся нам в отцы, после травы делить еще и девицу. Мы на лифте уехали мимо драчуна вниз. Иди к жене, халявщик! Сказочник, вешал нам, что в Чечне с травой познакомился… Приехали ко мне. Бабка смотрела телевизор и не заподозрила дурного, когда в мою крошечную комнату, где умещались стол с надстольным зеркалом, стул и нераскладывавшийся диван. Здесь Юра ебал вторым, и я ревниво видел, что девице с ним больше нравится. Юра ушел. Я остался с девицей. Она просила раком. Почему столь многим так нравится? Атавизм?.. Под предлогом сна перед выдуманным экзаменом я выставил девицу. Вышел промозглую ночь с влажной дорогой, мокрыми деревьями. Ни луны, ни света под выгоревшими фонарями. На углу, на булыжнике сидела знакомая пьяная блядь. “Блядь! Блядь!” – твердила она себе, чиркая не зажигавшим