Она посмотрела теперь удивленно и немного обескуражено. Что он такого сказал, чтобы заслужить подобные взгляды? Именно поэтому он был и будет один, нет человека, что мог бы его понять. Но спустя пару секунд она широко улыбнулась, рассмеялась и кивнула, чем заставила удивиться уже его.

– Что ж, если ты так хочешь, хорошо. Пусть этот стаканчик станет извинениями. В любом случае, это просто стаканчик кофе, напиток и картонка, что удерживает его. Я хочу тебе его предложить, а с какими мыслями ты будешь принимать, это уже твое дело. Ну что, идем? Тут через пару зданий есть кофейня, хотя, я уверена, что ты в курсе.

– Ни к чему так далеко, на первом этаже есть автомат, просто возьми там.

– Хочешь поскорее от меня избавиться?

– Да, есть такие мысли. Я впервые говорю с тобой так долго и, если честно, меня это немного напрягает.

– Ладно, автомат, так автомат. А ты довольно интересный, может, стоит говорить с тобой почаще?

– Не стоит. Давай ограничимся этим кофе и завершим на этом знакомство. Меня вполне устраивало то, как было раньше.

Она пожала плечами, как бы говоря «как знаешь», подмигнула и зашагала к выходу из аудитории. Всю дорогу по коридорам и лестницам они прошли молча, словно тени, растворившиеся в потоке студентов. Она нарушила молчание только у автомата, небрежно спросив, на какую нажать кнопку. Он ничего не ответил, просто нажал сам.

Машина зашипела, забулькала, загудела, выплевывая из себя горячую струю напитка. Линия готовности на индикаторе ползла медленно и степенно, как будто нехотя. И до тех пор, пока не загорелась надпись «готово», и он не втащил стаканчик из цепких лап, девушка стояла рядом и тоже ждала. Правда, не понятно зачем. Она хотела убедиться, что он в конце точно заберет кофе, или просто не хотела прощаться?

Но как только стаканчик оказался у него в руках, она еще раз улыбнулась, помахала рукой, и убежала в толпу, растворившись.

Невыносимо. Все это оказалось чертовски невыносимо. Кто она такая, чтобы вот так просто врываться в его жизнь и оставаться в его памяти? Из обезличенной незнакомки она стала воспоминанием, что яркими пятнами светилось в голове и не желало бледнеть.

Он отхлебнул из стаканчика яростно и резко, чем вызвал еще и боль на кончике языка. Вот оно, физическое воплощение встречи. Боль, что притаилась на кончике и пульсирует, заставляя обращать на нее внимание, даже если этого не хочется совершенно. Кто вообще просит всех этих людей быть такими любезными? Улыбаться в глаза, а внутри закапывать нелестные чувства. Отвечать услугой за услугу? Бред! Если кто-то что-то сделал, значит, он хотел это сделать, и ничего больше. Почему они чувствуют себя обязанными отдать долг? Простого слова было бы достаточно, но даже оно не обязательно, если ты не хочешь его говорить. Ты не обязан быть благодарным, заставлять чувствовать себя благодарным, если не хочешь это чувствовать.

Что все это было? Просто жест привычки, словно тебе ответили «будь здоров», когда ты чихнул. Кто-нибудь вообще задумывается, что действительно желает здоровья? О нет, они все это говорят на автомате и делают на автомате. Как эта кофемашина. Нажал на одну кнопку, выплюнул капучино, нажал на вторую кнопку, держи эспрессо. Вся эта масса «разумных» людей просто жмут на кнопки друг друга, связывая себя нитями долженствования, приличий, традиций, и прочего мусора.

Нет, он ни за что не хочет связываться с чем-то подобным. От того и так мерзко сейчас. Этот стаканчик с кофе, что он значит? Соразмерную чувству обязанности плату, или искреннее желание угостить, не ожидая ничего взамен и ни за что? Вряд ли второй вариант, нет, точно не второй вариант.

Он лежит в кровати и пытается уснуть. Сегодня это дается трудно. Мысли, образы, что витают в голове, не дают мозгу отключиться и расслабиться. И самое неприятное то, что в словах этой девушки было что-то, что заставляет хотя бы на мгновение пожелать узнать ее получше. Он не может найти что именно и почему, а от того еще больше злится.

Зачем он вообще подвинул эту чертову тетрадь.

Следующие несколько дней прошли в относительном спокойствии, видимом и душевном. Правда, у него периодически возникало сосущее чувство отрицания неизбежного, в те моменты, когда девушка оказывалась рядом. Это было то самое чувство, когда знаешь, что должно произойти дальше, и не хочешь, чтобы оно происходило. Каждое ее движение в его сторону отдавало замиранием дыхания, и успокоительным выдохом, когда он понимал, что ничего больше обычного «привет» дальше не последует. Ему не нравилось это ощущение, хотелось от него избавиться, и от нее тоже, ведь она посмела потревожить тонкие настроенные струны спокойствия, которые теперь звучали встревоженно и негармонично. Нет, ему определенно это не нравилось. Он знал, как работает все человеческое, стоит позволить только один раз кому-то к себе приблизиться, как за ним последует еще один раз, и еще. Сначала вы здороваетесь друг с другом, потом начинаете спрашивать как дела, потом договариваетесь о встрече и делаете что-то вместе, что-то бездушное и лишенное всяческого смысла. Вы напиваетесь вместе на выходных, или смотрите тупые фильмы, в которых точно обозначены все места, где положено всем смеяться. Или выбираетесь на прогулку по парку, чтобы поговорить, но говорите так, словно это ничего не значит, так, чтобы просто занять время, которое сами не знаете куда девать. Вы пересказываете чужие истории, хвалитесь своими достижениями, рассуждаете о книгах, опускаете знакомых до уровня насмешек, и все это только для того, чтобы занять себя на несколько часов. Нет, он знал, чем все закончится, и не хотел в это влезать. Люди не думают, не проникают в сюжеты, треплются обо всем поверхностно, не знают, как им жить, и просто от нечего делать обзаводятся знакомыми, которых потом могут назвать друзьями. Слабые люди, не способные даже осознать кто они такие.

Но несмотря на множество противоречий и ярое нежелание когда-либо еще вступать в диалог с этой девушкой, он ловил себя на том, что следит за ней украдкой. Он оценивал, отмечал каждую деталь, запоминал. Он не хотел этого, но все равно делал. Может быть потому, что теперь она была ближе к его полю мысли, и так или иначе уже осталась в нем каким-то образом, а может потому, что он следил за ней как жертва за дулом охотника, стремясь не оказаться в направлении выстрела. Хотя жертвой он себя никогда не считал. Да, несмотря на опасения, эти несколько дней оказались спокойными и тихими, как будто ничего и не происходило, как будто все было так, как и должно было быть. Пока однажды, на паре по философии, она вдруг не пододвинула к нему листок, на котором было написано несколько фраз спешащим почерком.

Он посмотрел на этот листок так, как смотрят на пулю, летящую прямо в лоб. С гадостным отвращением, злостью и бессилием. Ведь увернуться от нее уже не выйдет. Он выбирал каким лучше сейчас оказаться, отъявленным эгоистом, полностью проигнорировавшим сей жест, или хамоватым идеалистом, написавшим такой ответ, чтобы у нее больше никогда не возникло желания с ним заговорить. Но слова на листочке, которые он успел заметить краем бокового зрения, его все-таки заинтересовали. Эта записка не была подобна другим, школьным, странноватым и пустым. Он перечитал еще раз, поднял одну бровь, заинтересовался сильнее.