И он был абсолютно прав, такого же демона действительно рядом не оказалось, но оказалась она. Такая ослепительная, светящаяся, вечно улыбающаяся, словно ангел. Она протягивала ему руку, приглашая в рай, а он колебался, там было слишком светло.

Почти сразу, буквально спустя несколько дней после начала их переписок, он понял, чем она его так сильно зацепила, и почему он не мог перестать о ней думать. Она была другая. Нет, безусловно, она была совсем не похожа на него, это он понял, взглянув на нее в самый первый раз. Она по-настоящему любила жить и жизнь, и, как говорят, цвела во всей своей красе, одаривая каждого своим присутствием. Она слишком хорошо ладила, казалось, со всеми вокруг, просто обожала свое тело, судя по виду, занималась спортом и как он позже узнал, действительно занималась. Она даже была немного повыше его, а может быть и одного роста. И на первый взгляд не попадала ни под один параметр родственной души. Нет, он не искал таковую, и не сравнивал всех со своим идеалом, просто априори относился ко всем и к каждому, как к мельтешащей массе вокруг. Но что-то изменилось с того первого разговора. Сначала он не мог понять, чем она его так зацепила, а потом вспомнил про стаканчик. Про то, как она сказала, что это всего лишь бумага и жидкость, и он сам решает, что это для него значит. Возможно, именно из-за этой фразы он тогда взглянул на листок, а из-за написанного, продолжил отвечать. Да, она точно была другой, не похожей на всех остальных. Она была из тех, кто видит черную краску на белом листе, а не написанные слова. Из тех, кто на вопрос: «какого цвета этот дом?» ответит: «я вижу белую стену, какие остальные не знаю.». Она не додумывала, не предполагала, не опускалась в сплетни, а говорила все как есть. С ней было комфортно разговаривать, хотя бы на бумаге. Из тонн исписанных листов на парах уже можно было бы собрать их личное дело. И нет, там не было ни слова о том, кто их родители, или во сколько лет пошли в школу, ей искренне был интересен он сам, его внутренний мир, а не то, что можно выудить в официальных документах. Этим она и отличалась, максимально отличалась от серой массы вокруг. За несколько дней, у него уже было ощущение, что он еще никогда в жизни так много о себе не говорил, и еще никогда в жизни так много о ком-то не узнавал.

Под конец недели он уже сидел рядом с почти что другом, но в какой-то странной, удивительной плоскости, не похожей ни на какие отношения, которые можно было бы обозначить. Студенты начали расходиться с последней пары, завтра начинаются выходные, а это значит, что они были особенно шумными в своем предвкушении. Он поморщился, а она спокойно собирала свои вещи с парты, так ни разу с ним и не заговорив, но сказав уже больше, чем он мог представить. Тогда он решил, что это тот самый момент, когда он хочет произнести то, что роится в мыслях, а если хочет, то нужно сказать.

– Хочешь я тебя пофотографирую?

Она повернулась, удивленно посмотрела, улыбнулась одними кончиками губ, и спросила.

– А ты умеешь фотографировать?

– Да, у меня есть фотоаппарат. Правда, по большей части я снимал природу, или родителей, но снимки были неплохие. Хочешь?

– А почему нет. Когда?

– Можно в эти выходные, погоду обещают холодную, но солнечную. В парке будет красиво, еще не все листья опали.

– Что ж, я не против. Тогда, наверное, нам нужно обменяться телефонами? Чтобы не потеряться, всякое может быть. Вдруг я приду не к той березе.

Он впервые рядом с ней скупо рассмеялся, а она подхватила задорно и звонко.

– Хорошо, ты мой запишешь, или я твой запишу?

На это девушка вытащила очередной листочек из тетради, красивыми ровными цифрами написала свой номер, и положила этот листок перед ним.

– Позвони мне. Или напиши, можем завтра после обеда встретиться.

– Хорошо, я напишу. Не звони мне, я не возьму трубку, тоже напиши.

На это она кивнула, и, положив тетрадь обратно в сумку, ушла.

Он никогда никому не звонил, и на звонки тоже не отвечал. Он не знал почему, но просто не мог этого сделать. Даже на прием к врачу его записывали родители. Откуда была эта паника, поднять трубку, или набрать номер? Когда-то он пытался это понять, развернуть, осознать, но у него не вышло. Поэтому, он просто плюнул на этот факт и решил, что даже с этой мелочью он все равно прекрасен. Единственный человек, чьи звонки он принимал – это была мама. На то были две причины. Первая – он знает ее всю свою жизнь. И вторая – отец никогда не звонил.

В тот вечер он шел домой в каком-то странном приподнятом настроении, непонятном и немного пугающем. Это было предвкушение, или волнение? Он не знал. Но единственное, что он понял точно – ему нравится это чувствовать. Даже несмотря на то, что все новое он всегда воспринимал с трудом.

Яркое осеннее солнце уже не слепило глаза, но все еще приятно грело щеки, хотя пальцы уже порядком замерзали. Он медленно шагает по тропинке, иногда пиная опавшие листья, заставляя их подниматься ненадолго вихрем в воздух. В руках фотоаппарат, а рядом девушка, что вышагивает так же медленно. Она наслаждается прогулкой, смотрит куда-то вдаль, или наверх, где кроны деревьев сплетаются с лучами солнца. Сегодня она как будто какая-то другая, не такая, какой он помнит ее в универе, и не может разобраться нравится ему это или нет. Он отстает на несколько шагов, делает кадры со спины, один, второй, третий и все дальше. Хорошо выходит, она так естественно смотрится на снимках, на экране, как будто и должна там быть. Пять, шесть… Девушка на экране оборачивается, восемь, девять. Вот она уже не стоит спиной, а на ее лицо падает солнечный свет. На ее длинные каштановые волосы, на губы, которые улыбаются. Она похожа на героиню из сказов, загадочную лесную деву, являющуюся путникам. Зачем? Никто не знает, но все ее побаиваются. Он приближает кадр, двенадцать, настраивает фокус четче, ловит локон, подхваченный ветром, восемнадцать, девятнадцать. Она смеется, и не понятно, это потому, что ей и правда весело, или потому, что хочет смеяться на кадре. Не важно, она смеется, и хочется это остановить во времени, двадцать три. Она кружится, раскинув руки в стороны и запрокинув голову наверх, возможно, она хочет увидеть сами звезды, сквозь деревья, сквозь синее небо. Он сбился со счета.

Девушка в объективе машет ему рукой, приглашая пойти за ней, а когда он подходит ближе, кивает в сторону, указывая на тоненькую тропку, больше похожую на лесную. Они молча сходят с облагороженной дорожки, здесь шаги слышатся мягко, слегка шуршат. Она облокачивается о толстый черный ствол дерева, и ему кажется, что все сказки на свете реальность. Раз, два, три… Щелкает затвор фотоаппарата, в объективе остаются навсегда остановленные моменты.

– Что ты чувствуешь, когда фотографируешь? – Неожиданно задает вопрос она.

– Свободу и контроль.

– Как противоречиво, тебе не кажется?

– Нет, свобода – это всегда про контроль.

– Поясни.

– Ну смотри, в своей свободе я сейчас волен пойти куда угодно. Дальше по этой тропинке с тобой, вернуться обратно, или вообще сойти с любых троп. И я могу свободно выбрать все, что угодно, но, когда выбор сделан, я должен убедиться, что буду следовать этому выбору. Поэтому, я буду контролировать каждый свой шаг, подтверждая этим свою свободу.

– Интересно. А если вернуться к фотографии, то почему именно такие чувства?

– В моих руках сейчас власть, остановить мгновение времени, это моя свобода. И я могу это сделать, это мой контроль. Я могу в своей свободе выбрать любой момент, который останется на фото, и он там останется потому, что я нажал на кнопку.

– То есть тебе нравится сама мысль о том, что все зависит от тебя?

– Конечно. А тебе разве не нравятся подобные мысли?

Они пошли дальше по тропинке не спеша, едва помещаясь по ширине вдвоем.

– Возможно, но никогда ничего не зависит только от нас. Ты можешь хотеть сделать одни фото, а я не буду хотеть там стоять.